— Дитя, ты этого не понимаешь, — уклончиво ответил Густав. — Человек, который, подобно моему брату, стал свидетелем крушения всех своих жизненных надежд, у которого счастье превратилось в горе, а благословение — в проклятие... Так вот, слабый человек либо гибнет в подобной катастрофе, либо оставляет в ней свое «я» и выходит из нее совершенно другим существом. Я знаю, каким сильным характером обладал мой брат двенадцать лет тому назад, и то, что жило тогда в нем, не может умереть. Ты должна воскресить Франца, ради этого я и привез тебя сюда. По крайней мере, попытайся сделать это, ладно?
Слова, сказанные Густавом с неподдельным чувством, не могли оставить Фриду безучастной, но она тихо покачала головой и возразила:
— Ведь я — чужая для него, такой и останусь. Ты ведь сам запретил мне хоть словом намекнуть ему о наших отношениях.
— Ну да, я запретил! Ведь если бы он уже теперь узнал правду, то, по всей вероятности, холодно оттолкнул тебя. Да и ты, упрямица, не выдержала бы здесь ни минуты, не стерпела бы стыда — и тогда все было бы потеряно. Но ты должна, по крайней мере, приблизиться к нему. Вы ведь почти не разговаривали друг с другом. Ты утверждаешь, что в тебе не задета ни одна струнка; нет, она должна зазвучать как в тебе, так и в моем брате, и зазвучит, если вы научитесь смотреть друг другу в глаза.
— Я попытаюсь, — глубоко вздохнув, согласилась Фрида. — Но если я ничего не добьюсь, если он будет суров и придирчив...
— Тогда ты подумаешь, — прервал ее Густав, — что, значит, немало зла сделано против этого человека — столько, что он имеет право отстраниться с недоверием и ожесточением тогда, когда другой человек с любовью открыл бы свои объятия. Ты в этом неповинна, ты страдаешь за чужую вину, и вся тяжесть его страданий досталась тебе.
Девушка ничего не ответила, лишь прислонилась головой к плечу Густава, а из ее глаз выкатилось несколько горячих слезинок.
Густав, успокаивая, стал тихо гладить ее по голове, твердя:
— Бедное дитя! Да, в твоем нежном возрасте все еще должно казаться светлым и радостным. Тяжко так глубоко погружаться в темные стороны человеческой жизни. В свое время мне было достаточно трудно открыть тебе все тайны нашей семьи, но это было неизбежно. Несчастья одно за другим ворвались в твою жизнь — не зная правды, ты могла сломаться. Ну а ведь ты, Фридочка, не из разряда слабых и робких, у тебя есть кое-какая воля и даже, к сожалению, некоторая доля суровости характера одного известного тебе человека. Поэтому смело вперед! Мы еще добьемся своего.
Фрида вытерла слезы и заставила себя улыбнуться:
— Ты прав! Веду себя как неблагодарный ребенок и упорно не желаю слушаться тебя, моего благодетеля. Ты...
— Лучший и благороднейший человек в мире, — прервал ее Густав. — Конечно, я — именно такой и чувствую себя глубоко оскорбленным, что мисс Клиффорд не желает признать моих достоинств, хотя ты уже трогательно расписала их во всех красках. Давай прогуляемся, тебе не помешает выйти на свежий воздух. Ты раскраснелась и заплакана, нужно скорее стереть соленую влагу с твоих щек. А впрочем, иди одна. Я подожду здесь Джесси. Сегодня мы еще ни разу не побранились, а это стало для меня такой насущной необходимостью, этого удовольствия я не могу лишиться.
Глава 7
Фрида повиновалась: покинув гостиную, она через террасу спустилась в парк. Медленно шла она по красивому, ухоженному заботливыми руками садовников парку, тянувшемуся до самого берега океана. Место, к которому она направлялась, находилось в самой отдаленной части парка. Там, в тени двух громадных деревьев, стояла простая скамья и открывался прекрасный вид на безбрежный океан. Это местечко полюбилось девушке с первого же дня ее приезда в дом Клиффордов.
Свежий ветер охладил разгоряченные щеки Фриды и уничтожил следы слез на ее лице, но не мог стереть тень, лежавшую на ее челе. Тревога стала даже как будто гуще и отчетливее, когда девушка, словно уносясь в мечтах далеко-далеко, следила глазами за игрой волн, набегавших на берег.
Парк не был таким пустынным, каким казался на первый взгляд: невдалеке слышались голоса. Там, у железной решетчатой ограды, окружавшей владения виллы, стоял, беседуя с садовником, Франц Зандов и рассматривал новые клумбы, законченные в последние дни. Садовник с гордостью показывал результаты своего труда — клумбы действительно были выполнены с большим вкусом, но хозяин дома, видимо, мало интересовался растениями. Он окинул клумбы беглым взглядом, бросил старику-садовнику несколько добрых слов, а затем направился обратно домой. При этом ему пришлось пройти мимо скамейки, на которой сидела Фрида.