С другой стороны, речь идет уже о событиях во Франции, и здесь Паркер и Стоун идут в фарватере «голливудского марксизма», интерпретируя события в до боли знакомых терминах: «классовая борьба», «отчуждение», «товарный фетишизм», «прибавочная стоимость». Всю эту бронебойную антикапиталистическую лексику выдает «марксистская коробка» - в нее запакована жертва конвейерного производства, автономный голос восставшего большинства - так и чудится, что после открытия
1 -Гоним В. Революция 2.0: Документальный роман. СПб.: «Лениздат»,
«Команда А», 2012.
Marx Box нам предстанет постмарксистский гомункул из обличий Жижека, Холлоуэя, Хомского и собственно Маркса...
То, что делают создатели «Южного парка» с призраком коммунизма и голосом критической теории - это, как обычно, двойной урок зрителю. Соблазну просто посмеяться над ритуальной тарабарщиной из арсенала академического марксизма нужно противопоставить возможность нового взгляда на диалог прошлого и современности. Соус постиронии и постмодерна не растворяет полезные качества знакомого марксистского блюда. Он добавляет необходимой остроты в старую пресную терминологию. Важно то, что корпоративные забастовки работников Amazon или стихийные стачки в Париже интерпретируются в духе «Капитала». Как говорится, других писателей или других объясняющих критических теорий у нас просто нет.
 |
| Джефф Безос как персонаж «Южного Парка» (South Park, epizode 2209) |
Во-первых, аллергическая реакция на марксизм - это наша местечковая проблема. В остальном мире с размахом отметили двухсотлетний юбилей Карла Маркса: прогремели большие
научные конференции и выставки, вышла серия переизданий «Капитала», новый популярный аниме-сериал, комиксы о Марксе и т.п.
Во-вторых, эта перестроечного происхождения идиосинкразия работает на господствующую идеологию нашего особого способа капиталистического производства, где альтернатива - это, конечно, «коммунизм, голод и гражданская война». Разрыв между верхами и низами, властью и обществом усиливается с каждым днем, но революционной детонации пока не происходит - это объясняется именно тем, что действенной критической теории, электризующей массовое сознание, нет. Крестовый поход против коррупции, объявленный Навальным и К° или недавняя кампания «за честные выборы» не способны стать «локомотивом истории».
Что такое коррупция конкретных чиновников по сравнению с тотальной коррумпированностью всей политической системы? Миф о правильном цивилизованном капитализме, который лучше уродливого туземного капитализма, наталкивается на сермяжную народную логику: «Ну эти хоть наворовались, а придут другие -опять начнут грабить». Басня об упразднении сословно-классовых размежеваний и замене их цензом индивидуальной «успешности» (кто умный, тот и богатый) не объясняет системного происхождения социальной несправедливости.
Иначе говоря, наша самая злободневная интеллектуальная проблема - это не прессинг господствующей идеологии, а отсутствие внятной контридеологии, низкая политизированность общества, застревание на уровне житейских или микроэкономических категорий, за которыми не виден лес настоящей идеологии. В середине XIX века авторы «Немецкой идеологии» сетовали на то, что люди стали рабами собственных отчужденных идей, переворачивающих реальный мир вверх тормашками. Травестированные смыслы правят нами и сегодня: переодевание и переворачивание - излюбленный прием сценаристов политического спектакля. Система тотальной эксплуатации камуфлируется нежными клиентскими отношениями, политика переоделась в геополитику, политэкономия - в поведенческую экономику, власть притворилась администрированием, отношения принудительного труда замаскированы фрилансом.
Правда, идеологическая контркультура не заменяет эти фантазии правдой жизни, не возвращает нас в «пустыню реальности» («реальное» в навеянной Бодрийяром «Матрице» оказывается еще одним уровнем иллюзии). Критика господствующей идеологии оставляет нас в камере обскура, но радикально меняет картинку.
Например, вместо жанрового буржуазного кинематографа мы можем увидеть синемарксистский манифест или китайскую партийную оперу. И дело не в смене идеологической пластинки, перемене политических блюд. Различные системы показа или объяснения меняют роли и функции зрителя. Театр Аристотеля (как неисчерпаемая основа для сценарных клише Голливуда) -полная противоположность театру Брехта. В одном случае нас превращают в зрителя-кролика, пассивно впитывающего готовые эмоции и идеи, в другом - экран не дает подсказок и насильно включает режим мышления, пусть даже оскорбленного мышления. Словом, один экран - это зеркало, а другой - окно. Но может ли фабричный идеологический браузер тоже быть окном в реальный мир? Существует ли выбор между идеологией для человека и человеком для пользы идеологии?