Люди Верха и Низа в фильтрах Символического и Воображаемого различимы как два антропологических вида. Человек из высшего общества никогда не ошибется в программе распознавания «свой-чужой». Дифференциация осуществляется с помощью одежды, манер, косметики, марки автомобиля, количества подписчиков Instagram, манеры пить мартини... Высший класс обитает на верхних этажах зданий - в офисах или пентхаузах с видом на покоренный город. Внизу, в тумане смога, в чаду уличных фастфудов, ползают те, кто не имеет средств летать -люди Низа, с их дешевыми костюмами, тачками, делишками.
Фашистская сегрегация проявляется в поквартальном отделении «цветного населения» от «белых районов», в специализации школ, больниц, мест отдыха или развлечений. С точки зрения каждого, кто носит невидимые очки идеологии, это разделение носит защитный характер - как меры против неассимилируемых мигрантов, неисправимых врагов демократии.
С позиции критики идеологии, - это когнитивное картографирование, которое трансформирует территорию и наше мышление. Дискриминация по социальным признакам не устраняется при переводе проблемы на политкорректный лексикон. Фундаментальный внутренний антагонизм цивилизации, определяется совокупностью экономических, политических и исторических причин. Достаточно вспомнить об известных исследованиях благотворительной организации Oxfam,63 на которые часто ссылаются критики капитализма: в 2014 году 1% населения Земли владел 48% мировых богатств.
Глобальное неравенство в распределении средств, необходимых для жизни (включая образование, жилье, доступ к информации и многое другое), порождает все возможные типы идеологических интерпретаций. Марксизм, как альтернативная капитализму идеология, объясняет исходное противоречие в терминах классовой теории, отсюда и классическое коминтерновское определение фашизма:
Фашизм является открытой террористической диктатурой наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала .64
Это определение, как все иные теории, тоже не избегает родового идеологического пятна. Прямое отождествление капитализма и фашизма привлекательно для левого дискурса, но игнорирует ряд противоречий между идеологиями. Например, автор оригинальной теории «фашистского антикапитализма» Дон Хаммерсвит обращает внимание на то, что немецкая политика «заключалась в геноцидальном уничтожении уже развившихся
, 124
отрядов европейского рабочего класса», а, значит, в подрыве экономической базы капитализма.
Вообразим себе сводную таблицу хотя бы только нескольких известных модификаций фашизма (немецкий, итальянский, аргентинский, португальский, чилийский и др.). В ней, как в тесте на политическую принадлежность, должны быть таблички с важными для социального порядка принципами: отношение к традиции/модерну, рационализму, инакомыслию, буржуазности, национальному большинству/меньшинству, смерти и героизму, разделению полов, избирательному праву... Обратим внимание еще на отношение к профсоюзам, элитам и среднему классу, революции, религии и атеизму, системе государственного и муниципального управления, семье и супружеским изменам, крупному и мелкому бизнесу, экономическому протекционизму, иммигрантам, абортам, империализму, шовинизму.
Попробуйте теперь поставить «галочки» в полученных графах хотя бы только для итальянского и немецкого нацизма. А если протестировать пресловутый «исламофашизм»?
Ясно, что ничего не ясно. В каждом отдельном случае фашизм может перемешивать этот пасьянс и мимикрировать под иной социальный порядок. В то время как военизированные формирования, культ верховного лидера, корпоративистская экономическая политика, империалистическая экспансия - это не
, 125
обязательно нацизм.
Еще сложнее будет сравнение любой из мутаций фашизма с конкретным изданием капитализма (рейгановским, тэтчеровским, ельцинским, путинским). Здесь трудно найти «квалифицированное большинство» пересечений, чтобы уверенно говорить о морфологической близости порядков власти.
Это еще раз доказывает, что в регистре Символического (иерархия, логика, инфраструктура власти) и в регистре Воображаемого (ключевые образы и персонификации властного стиля) мы имеем дело с «костяшками домино» - с игрой означающих социального обмена. Но кто держит кости в руках, кто так стремительно меняет наше коллективное отношение к политике, религии, науке, искусству, соседям по лестничной площадке? Никакие «окна Овертона» не объясняют метаморфоз позднесоветской «перестройки».