Лозунг «Назад в будущее» означает требование мысленно откатить «неправильный год», вернуться к исходному коду, в котором «утопия» - это не «мор», а Томас Мор. При этом технологически построение подлинно демократической Утопии или создание Города Солнца сегодня возможны. Онлайн-демократия и обобществленная собственность - принцип устройства многих сетевых сообществ.
Город Солнца уже существует как коммунизм для богатых, капитализм доверия. Принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям» отлично работает для приближенных к крупному капиталу. Осталось расширить и расшарить этот принцип на остальной мир.
Жанр антиутопии нуждается в своеобразном антиидеологическом размагничивании. Пока он служит господствующему дискурсу, в котором конец капитализма есть конец света. Сегодня утопия и антиутопия не стимулируют попытки продуктивно мыслить будущее, но жестко ограничивают воображение. В психологии большинства кинематографических и литературных антиутопий работает принцип «перевернутой кошки»: подброшенная
разными способами она всегда приземляется на четыре лапы. Аналогичным образом перевернутое в антиутопии будущее снова опускается на стереотипы настоящего: природа человека
неизменна, благие намерения ведут к катастрофе, лучше ничего не менять...
На помощь здесь можно призвать диалектический прием отрицания отрицания и на дискредитацию утопии антиутопией ответить созданием интеллектуального жанра анти-антиутопии. Собственно, этот жанр уже существует: например, фильм Годара «Альфавилль» (Alphaville, une etrange aventure de Lemmy Caution, 1965, Франция, Италия) Александр Тарасов называет именно «анти-антиутопией»:
Годар высмеивает в этом фильме не только современную «массовую культуру» - суррогат духовной пищи, призванный, перефразируя братьев Стругацких, занять время и, упаси бог, не побеспокоить голову. Он высмеивает еще и ставшее уже привычным в руках у правых пугало «тоталитарной антиутопии». Предельно технизированный тоталитарный мир оказывается на поверку «бумажным тигром», разваливается от столкновения с живым человеком - подобно тому, как карточная Страна Чудес разваливается от столкновения с живой Алисой. Это подчиненная, идеологическая задача - разгипнотизировать тех, кто зачарован уверениями, будто революционное действие неизбежно ведет к установлению непобедимой тоталитарной деспотии.77
В «Альфавилле» Годара или в «Бразилии» Гиллиама (Brazil, 1985, Великобритания) используется самое эффективное оружие против страха (и футурошока, как его разновидности) - смех. Ужас перед технократией и всесильной номенклатурой уступает место ироническому анализу подчиненной роли компьютера или бумаги в социальном устройстве. У Годара всесильный тоталитарный суперкомпьютер выглядит как обычный вентилятор, и этот машинный мозг «подвисает» от дурацких ответов главного героя. У Гиллиама тоталитарная бюрократия увязла в стимпанковых технологиях, которые постоянно выходят из строя: они тоже не рассчитаны на трансгрессивный человеческий фактор.
В «Альфавилле» можно видеть интеллектуальную операцию по обезвреживанию идеологических вирусов. Режиссер, ничего не изобретая, просто фиксирует частицы господского дискурса и помещает их на лабораторный стол. Тогда, лишенные своей защитной пленки (например, фантастического антуража антиутопии), элементы предстают перед нами во всей своей нелепости. Оказывается, что без изощренных спецэффектов идеологические фразы-заклинания, система новояза и новомыслия выглядят набором глупостей и банальностей.
Кинофантастика часто сочетает блеск цифровых эффектов с нищетой авторского высказывания. Ключевое высказывание антиутопии «не нужно ничего менять» - показательный пример философской нищеты, спрятанной за эффектной прорисовкой ландшафтов и городов будущего. Годар намеренно уравнивает план выражения и план содержания: в «Альфавилле»
космический корабль заменяется потрепанным автомобилем, бластер превращается в револьвер, вместо вычурной архитектуры будущего - бедные парижские кварталы... Такая деконструкция формы жанра позволяет зрителю впервые увидеть предмет своих страхов без увеличительных стекол. И оказывается, что футурофобия - лишь условно-приобретенный идеологический рефлекс.