А люди всё подбегали и подбегали. Они шумели, что-то кричали, пробовали протолкнуться вперёд и заглянуть в окна, потом окружили подошедшую санитарную машину и, мешая друг другу, стали усаживать в неё обожжённого, пришедшего в себя дизелиста. Леночка смотрела, и ей нисколько не было обидно, что никто на неё не обращает внимания, что в «санитарке» отправили одного только дизелиста.
— Чёртов сын! — сипло ругался у дверей электростанции усатый низкорослый крепыш в вышитой косоворотке. — Вчера дизтопливо недоброкачественное привезли. Я наказал, чтобы поганый отстой из топливного бачка слил, бачок и фильтры промыл. А он? Отстой в бак слил и курить вздумал, а?! Чуть всё не сжёг, чёртов сын!
«Кто это? — старалась Леночка вспомнить усатого. — Кто же это? А… Старший дизелист с электростанции. Тот, с которого зимой тулуп…» Леночке стало совсем плохо, её начало тошнить.
Когда она пришла в себя и огляделась, напротив неё сидел на корточках усатый, а за ним стояла примолкшая, многолюдная толпа. Под уважительными, сочувственными взглядами молчаливых людей Леночка смутилась, отёрла в уголках глаз слезинки и попробовала улыбнуться.
— Ну что, девушка, легче? — ласково просипел усатый и протянул ей алюминиевую кружку с водой. — Выпей от угару-то. Может, поможет.
Леночка отпила глоток.
— Не больно? Не шибко обожглась?
— Нет, — вздохнула Леночка и, оглядев толпу, увидела оттёртого назад, к стене здания, Валерку. Он смотрел на неё несмело, изумлённо, будто впервые увидев, какая она есть, и виновато помаргивал большими ясными глазами. В его взгляде Леночка уловила это новое, незнакомое ей выражение и от этого почему-то испуганно замерла. «Что это он? — подумала она. — Глядит как-то… Как на чужую…» Боясь, как бы кто не заметил, куда она смотрит, Леночка опустила глаза и посмотрела на прожжённое во многих местах и грязное платье, на обляпанные горелой резиной туфли, на обожжённую, красную, некрасивую кожу рук. Посмотрела, потом потрогала больно саднящие ожоги и вдруг заплакала. Заплакала не от боли, не оттого, что так стало жалко и платье, и туфли…
— Вот-те чёрт, — растерялся усатый.
Толпа разноголосо загудела.
Откуда-то сбоку к Леночке поднырнула Надежда.
— Брось нюни, Ленка. Слышь, — затормошила она её. — Ну что ты… Такое дело сделали! — И, вглядевшись в грустное Леночкино лицо, растерялась: — Ну что ты… а? Из-за чего?
И Леночка поняла, о чём спрашивает Надежда. Подняв на неё мокрые глаза, ответила взглядом: «Нет. Ничего он мне не сказал». И заплакала ещё горше.
— Ну, не плачь, Ленка. Слышь? Не реви, говорю. Я тебе своё платье отдам. То, с васильками… — попробовала говорить как обычно, с кривинкой, но вместо этого жалостливо заморгала Надежда. — Слышь, не реви, а то я сама заплачу. — И она вправду заплакала, стыдливо отворачиваясь от людей, приоткрыв рот и по-детски растягивая уголки губ.
Толпа заволновалась сильнее. Все глядели на Леночку.
— Больно девке…
— Да помогите вы девчонке, аптечка-то есть!
— Вот чёрт, — запрыгал на месте усатый. — И «санитарку» отправили…
Леночка дула на обожжённые руки, смотрела на безнадёжно испорченные платье и туфли и плакала. Ей было жалко их. Больно горели руки, но всё же плакала она не от этого. Ей было обидно за несбывшееся предчувствие счастья, за напрасную радость ожидания и ещё за что-то такое, что казалось безвозвратно потерянным, как это платье, эти туфли и это радостное золотисто-голубое утро, которое уже не повторится, так как Валерка теперь никогда не скажет то, что он хотел сказать…
Где-то рядом остановилась автомашина, и сквозь толпу к куче щебня протиснулся низенький седой человек в синей парусиновой куртке. Узнав его, люди расступились. Он подошёл к Леночке и наклонился над ней.
— Эта, что ли?
— Эта. Маленькая.
— Девчонка станцию спасла, а у них лекарства в аптечке от рук нету! — зашумели в толпе. — И «санитарку» отправили!
Леночка подняла заплаканные глаза и увидела перед собой начальника строительства. Старик снял очки и, пригладив сухонькой рукой её волосы, щуря неожиданно добрые, близорукие глаза, тихо спросил:
— Больно, беленькая, да?
И оттого, что этот самый главный в тайге человек, герой труда, лауреат, казавшийся ей всегда педантичным и недоступным сухарём, заговорил с ней такими добрыми и участливыми словами, Леночке захотелось плакать ещё больше. Она хотела сказать, что ей не больно, но откуда-то сбоку Ирка сердито крикнула: