— Ага. У Алексы талант в подборе друзей.
— Кажется, она неплохо освоилась в Нью-Йорке.
Со стороны, по крайней мере, это выглядит именно так. Это, конечно, лучше, чем ее одинокие вылазки в прошлом году, за которыми следовал грандиозный скандал в начале нового года, когда я спрашивал о парне, который подвез ее домой. В этом году наш дом полон всеми теми друзьями, которых Алекса завела за последние четыре месяца с момента нашего переезда из Атланты в Нью-Йорк. Но правда была в том, что она все еще ежедневно ныла по поводу того, что бросила своих друзей.
— Она завела несколько друзей. Преимущественно из актерского класса, который посещает, и спортзала. Я надеялся, что она найдет друзей, у которых с ней больше общего, может, кого-то из «Мама и Я», но она говорит, что все они чопорные суки одетые в стремные свитера.
— Если это такие же свитера, как у блондинки, я, возможно, одолжу у тебя ребенка, чтобы посетить занятия в «Мама и Я».
Пару минут мы оба молчали, наслаждаясь умиротворением чистой ночи. Голос Романа был серьезным, когда он снова заговорил.
— Как там Эй Джей?
Эй Джеем называли моего отца, прозвище — сокращение от Эндрю Джаггер. Ни один из нас не использовал полное имя, я всегда был Дрю, а он — Эй Джей.
— Плохо. Теперь рак распространился на легкое. Похоже, им придется удалить кусочек.
— Блядь. Мне жаль, друг. Эй Джей слишком молод для такого дерьма.
Четыре месяца назад мой отец пошел к врачу на ежегодный осмотр, и анализ крови показал, что печеночные ферменты отсутствуют. Через два дня ему поставили диагноз «рак печени». Несмотря на то что статистика не была на его стороне — пятнадцать процентов выживаемости на протяжении пяти лет — он был оптимистом. Он пережил месяцы химиотерапии в высоких дозах, превратившие его в больную собаку, все это только ради того, чтобы после окончания последнего курса терапии ему сказали, что найдены метастазы в легком.
— Ага. Я рад, что могу быть здесь ради него. У него хуева туча друзей и бизнес-партнеров, но нет жены, которая бы позаботилась о нем, так что мне нужно было вернуться в Нью-Йорк.
— Я уж начинал было думать, что ты не вернешься.
— Думаю, таким был план Алексы.
Я всегда рассчитывал вернуться в Нью-Йорк, чтобы заниматься практикой отца. Когда я вступил в коллегию адвокатов, Алекса умоляла меня остаться в Атланте еще на год. Это означало, что нужно будет сдать еще один адвокатский экзамен, но я пытался делать ее счастливой, пока она адаптировалась к материнству. Так что мы решили остаться в Атланте еще на один год. Один перетек в два, и так пока мой отец не заболел; я думал, что в планах Алексы было попросить еще об одном годе.
— Она приспосабливается. Любит ходить по магазинам и решила немного поучиться на актерских курсах. По-видимому, это то, чем она всегда хотела заниматься, но не осознавала этого, пока не посетила первое занятие. — Я пожал плечами. — В любом случае это делает ее счастливой.
Роман посмотрел на меня.
— Что насчет тебя? Она делает тебя счастливой?
— Она хорошая мать.
— Как и моя мать. Но это не значит, что я хочу трахнуть ее и застрять с ней на весь остаток жизни.
— У тебя уникальное видение на всякое дерьмо.
— Я трахаю инструктора по йоге, она увлекается всем этим интроспективным дерьмом.
— Уверен, ты с ней именно поэтому. А не потому что она может закинуть ноги себе на плечи.
— Единственное время, когда она нахрен затыкается и прекращает попытку просветить меня бесполезной мудростью — когда она закидывает свои ноги мне на плечи. Мой член действует как затычка в ванной, полной цитат мудрости.
Я усмехнулся, а затем поднялся, хлопнув своего друга по спине.
— Пошли вернемся на вечеринку. Я отморозил себе яйца и хочу проверить Бэка. Там становится слишком громко.
Продвигаясь сквозь растущую вечеринку, я проложил себе дорогу в комнату моего малыша. Такой чертовски милый, даже улыбается во сне. Ладно, возможно, это было подергивание, но его ротик расслаблялся и растягивался в улыбке каждые несколько секунд. Ему, наверное, снились сны о гоночных машинах и винограде — двух вещах, ставших любимыми в последние пару месяцев. Я подтянул одеялко к его подбородку и провел пальцами по мягким щечкам. Господи, я никогда и не мечтал любить кого-то настолько сильно. На мгновение сердце в груди сжалось от мысли, что двадцать с чем-то лет назад мой собственный отец смотрел на меня так же. Мне нужно было, чтобы отец поправился. Я хотел, чтобы он узнал моего сына и научил меня быть таким же отцом, как он сам.
Я не был религиозным, в последний раз я был в церкви во время своей скоропалительной женитьбы на Алексе. А перед этим, по-моему, на похоронах. Но над колыбелькой моего сына висел крошечный крестик. Я смотрел на него ежедневно, но никогда — как на нечто большее, чем декорация.
Не помешало бы попробовать.
Стоя возле кроватки Бэка, я произнес короткую молитву Богу, чтобы присматривал за моими отцом и сыном.
Мы вернулись в Нью-Йорк четыре месяца назад, и этот крестик все время висел на стене рядом с кроваткой. Но когда я открыл дверь, чтобы вернуться на вечеринку, вещица упала на пол.
Я надеялся, что это не было знаком.
Глава 20
Эмери
Голова ощущалась так, словно меня сбила машина, полная разъяренных членов общества анонимных алкоголиков. Меня сильно мучила жажда, во рту была пустыня, но от каждого глотка воды тошнило. Господи. Неудивительно, что я не часто пью.
Единственной хорошей вещью в этом похмелье было то, что я была настолько сосредоточена на своем дерьмовом самочувствии, что у меня не оставалось возможности думать о прошлом вечере.
Дрю.
Тот поцелуй.
Тот поцелуй.
Болдуин.
Задерживая дыхание, я пришла в офис позже, чем даже когда опаздываю. До обеда у меня не было назначено консультаций, но я не успела сделать записи в картах пациентов.
Мысль о встрече с Дрю внезапно сделала мою похмельную тошноту чем-то типа разминки перед реальной. Меня охватило облегчение, когда, повернув за угол коридора, я увидела его дверь закрытой. Неловкость с ним была неизбежной, но когда мое самочувствие улучшится, это будет легче. Отсрочка на более долгое время в тот момент казалась идеальной.
В своем кабинете я повесила пальто на вешалку за дверью и установила ноутбук на док-станцию. Только когда я села за стол и потянулась, чтобы открыть ноутбук, то заметила записку. Она была написана от руки почерком Дрю:
Буду весь день на даче показаний в Джерси. Не вернусь до вечера. Сделай мне одолжение и поднимись в мою квартиру. Я оставил записку с инструкцией на кухне. Восточный пентхаус. Ключ-карта к лифту и ключ от двери лежат в твоем верхнем ящике. Спасибо, Д.
Это было странно. Я хотела остаться и ответить на несколько электронных писем, но любопытство не собиралось долго ждать. Взяв ключи и карту для лифта из стола, я направилась в лобби менее чем через пять минут. Во время подъема я в шоке смотрела, как сменяются светящиеся цифры. Я знала, что Дрю живет в здании, но он никогда не упоминал о пентхаусе. Что ему понадобилось, чтобы я сделала в его квартире? У него был кот?
Блестящие серебристые двери лифта открылись, когда я достигла последнего этажа. Выйдя, я увидела только две таблички: ВП и ЗП. В отличие от моей квартиры, замок на двери Восточного пентхауса открылся легко. Дрю написал, что не вернется до вечера, но я должна была окрикнуть, открыв дверь.
— Эй? Есть кто дома?
В квартире было тихо. Никаких пушистых созданий, встречающих меня у двери. Я закрыла ее и пошла искать кухню.
Вот дерьмо.
Квартира Дрю Джаггера ошеломляла.
С приоткрытым ртом я прошла через изящную кухню, спустилась на две ступеньки в утопающую в полу гостиную и подошла к стеклянной стене. Окно от пола до потолка открывало вид на Центральный парк, который мог бы стать сценой из фильма. После нескольких минут созерцания, я оторвала взгляд и вернулась в кухню. На гранитной стойке была записка: