А потом мне позвонили и сказали – Янка исчезла. Мы пытались что-то предпринять, даже к знахарям и колдунам ходили. Это длилось две недели. И вдруг я понял, что она умерла. Ко мне прилетела бабочка в пять часов утра. Это был махаон, они в наших краях вообще не водятся. Бабочка села мне на руку, крепко вцепившись в нее. Я попытался согнать ее, но она крепко держалась. Так я и шел по лесу с этой диковинной бабочкой. Я знал, что это она со мной прилетела прощаться. Я тоже простился с ней. Она выслушала меня и улетела.
Когда умерла Янка, мы выпустили “Сто лет одиночества”. Мы писали его полтора года и вообще тогда не выступали. Это был благодатный период, о котором я сейчас могу только мечтать. Я бы вообще концерты не давал. Играл бы один концерт в год, но так, чтобы это был настоящий праздник. Я хочу заниматься студийной деятельностью. Но с финансовой стороны не давать концерты очень сложно. Раньше было проще. За “Прыг-скок” я получил $25 тысяч. Когда у тебя есть такие деньги, работать гораздо проще. Деньги дают художнику свободу. Тогда я думал только о творчестве. Мы не ездили на эти ужасные концерты, мы сидели и сочиняли с утра до вечера. “Сто лет одиночества” – свободная работа, на ней нет печати каких-то обязательств. Но когда я этот альбом выпустил, пришлось взять паузу. Тут многое наслоилось – кризис среднего возраста, стойкое ощущение надвигающейся старости, проблемы с выпивкой. Это тоже нужно было пройти».
«Опизденевшие» так и остались исключительно студийным проектом, как, собственно, и «Коммунизм». При этом оба альбома, «Прыг-скок» и «Сто лет одиночества», стали в итоге если не самыми главными, то уж точно архиважнейшими произведениями Егора Летова за всю его обильную и насыщенную студийную жизнь. Цельными и законченными при этом, словно пули, отлитые из свинца, или памятники, вырубленные из гранита. Катушки и кассеты с их записями затирались в те годы до дыр, а вышедшие в скором времени виниловые пластинки запиливались до хрипоты, под них встречали Новый год, отмечали праздники, их слушали наедине, радовались и печалились. Удивление, граничащее с откровением. Семь озорных шагов за горизонт.
Москва, 8–9 декабря 1994 года, 10-летие «Гражданской Обороны» в офицерском клубе академии Бронетанковых войск, фото Алексей Марков.
Это знает моя Свобода
В 1993 году Егор Летов решает вернуться к активной деятельности, как концертной, так и (что для многих стало совершенной неожиданностью) политической. В очередной раз удивив своих многочисленных слушателей и поклонников, он делает серию программных публичных заявлений.
Егор Летов: «Мы творим на сцене не музыку, это не традиционное искусство и, может быть, вообще не искусство. Это сродни языческой религии, магическому действу. Мы несем глобальные, солнечные, революционные ценности. Творчество – серьезное дело, как война, борьба, преодоление. Задача слушателя – преодолеть инерцию обыденщины. Это – не дискотека: не “разрядка”, наоборот, делюсь с залом своей энергией. Иногда – с избытком. Порою в зале вспыхивали побоища, беспричинные драки, поэтому мы в 1990 году прекратили концертировать. Многое тогда было неясно, но теперь ситуация в стране изменилась. Задача – сокрушить темные силы, высасывающие в черную энергетическую дыру социальную энергию народа, пробудить гнев и направить на революцию. Поэтому наши концерты сейчас – больше политика, чем что-то другое. Власти страшатся наших слов… Но нас не запугать, и нам верят: если готов отдать жизнь, значит, есть ради чего жить».
В октябре 1993 года Егор и Кузьма появляются у мятежного Дома Советов в Москве, где Егор выражает слова поддержки опальному парламенту и призывает собравшихся к восстанию против антиконституционного переворота. После расстрела Белого дома и подавления мятежа Летов впадает в настоящее отчаянное сопротивление действующей власти. Вместе с Эдуардом Лимоновым и Александром Дугиным они создают Национал-Большевистскую партию, начинают выпускать газету «Лимонка», параллельно сообщая о новом патриотическом движении «Русский Прорыв», музыкальной акции прямого действия. В «Русский Прорыв» наряду с «Гражданской Обороной» влились «Инструкция по выживанию» Романа Неумоева, группа «Родина» Олега Судакова, а сочувствие и поддержку движению выразили также вернувшийся в это время на сцену Вадим «Черный Лукич» Кузьмин и многие другие музыканты, соратники, как предпочитал их называть Егор. Ультраправые и леваки, анархисты и идеалисты, отчаянные националисты и радикальные коммунисты – публика тогда под этими знаменами собиралась весьма дикая и красочная. Неминуемый раскол среди тех, кто до этого момента любил и слушал «ГО», последовал незамедлительно. Лейблы и музыкальные магазины демонстративно отказывались от продажи и распространения чего-либо, так или иначе связанного с Летовым, не отказывая себе в удовольствии делать громкие заявления по этому поводу. Средства массовой информации, высказав свое мнение о происходящих с Егором переменах, вводили негласный, но очень действенный бойкот на любое упоминание его самого, его группы и его деятельности, бойкот этот в той или иной мере продлится несколько лет. Собственно, уже с первой пресс-конференции с участием Летова многие удалялись чуть ли не бегом, то же самое касается и первых больших концертов под флагом «НБП» и «Русского Прорыва». Бойкот не был таким уж стопроцентным, но публичных платформ для высказывания у Егора осталось не так много: фрагментарная профильная музыкальная пресса, переживавшая тогда далеко не самые лучшие времена, и патриотические издания, круг читателей которых был весьма специальным.