— Ли Пак Чен.
— Ли Пак Чен, — повторил Коля, чтобы запомнить, и спросил: — Останешься?
— Домой они едут. В Пхеньян, — сказал Вася задумчиво.
У старшего из мальчиков вдруг резче обозначились чёрточки на лбу. Он торопливо вскочил на невысокую лестничку и достал со второй полки небольшую, в мягкой обложке книгу и развернул её. На столик выпали две квадратные вырезки из газеты.
— Пхеньян, — сказал он, и в глазах блеснули две влажные капельки.
Вася осторожно взял фотографию. Коля придвинулся ближе. На фото ребята увидели разрушенные дома под пасмурным задымлённым небом, обгоревшие остовы деревьев, а возле них прижавшихся друг к другу трёх мальчиков. На втором фото тоже пыли дети: они, небольшой группой, сажали деревья.
— Это мы… братья, понимаешь? — сказал старший из корейцев.
— Понимаю.
Вася некоторое время, не отрываясь, смотрел на газетные вырезки. Потом медленно отдёрнул занавеску на окне. Сам встал в сторону, вытянул руку.
— Смотрите, это наш город. А, знаете, какой он был? Нам учитель рассказывал, что после войны здесь остались только камни. А теперь, видите, какой красивый!
— И Пхеньян таким будет! — уверенно сказал Самойленко.
Корейцы сгрудились у окна и внимательно вглядывались в мерцающее море огней, в очертания огромных зданий, выстроившихся с левой стороны вокзала, в кипящую зелёную волну городского сада, залитую светом сотен электрических шаров.
Стоянка поезда кончалась.
— Это вам. — Вася развернул свёрток, в котором оказалась модель настоящего поезда, сделанная им несколько дней тому назад. На одном из вагонов красными чёткими буквами было написано «Москва — Пхеньян».
— Спасибо, Васья, — сказал старший из корейцев. Восхищённо смотрели на поезд и его братья.
— И это вам. — Вася достал из кармана пригоршню конфет. — Гостинец.
— Не надо, — застеснялся до сих пор молчавший третий мальчик. Вася погладил его по руке и сказал:
— Почему не надо? Бери, пожалуйста.
Ребята на минуту умолкли.
В соседнем купе, за гонкой перегородкой, отчётливо послышался низкий женский голос:
— Ах ты, зоренька моя… Точь в точь, как моя Галинка, и лицом, и ростом… Ну, дай я тебя поцелую, иди ко мне ближе.
А детский голос — звонкий, слегка дрожавший — повторял одно и то же слово, понятное и дорогое на всех языках мира:
— Мама!..
— Дорогая моя… Нет у тебя мамы, да не думай, девонька, сиротою не будешь. Едь, здоровая!..
Голоса умолкли. Коля, сидя рядом с Ли Пак Ченом, впервые почувствовал себя неловко. Он ничего не мог подарить. Побег из дому, встреча с Харченко — всё произошло так внезапно, что он и не подумал о подарке. Вася — молодец, захватил вот модель. А что ему делать? Что подарить на долгую память ребятам из Кореи?
А время шло. Посмотрев в окно, он заметил, что железнодорожник в красной фуражке направился к колоколу, подвешенному у входа в вокзал. Значит, сейчас поезд уйдёт дальше, и Ли Пак Чен и его братья ничего не повезут с собой от Коли Самойленко. Рука невольно потянулась к воротнику. Пальцы коснулись галстука. Он пламенел на неспокойном сердце мальчика. Алёша Ветошкин перед всей дружиной завязал его и сказал: «Носи его и будь достойным!..» Дорог Коле галстук. Очень дорог. Но в такой миг его можно подарить. Самойленко посмотрел на Васю и тот, поняв его, кивнул: «Верно!»
Коля быстро снял галстук, так же быстро завязал его самому младшему из корейцев — Ли Пак Чену.
— От Николая Самойленко! — и добавил: — Будь достойным!
— Спасибо!.. — Ли Пак Чен стоял, не шевелясь; лицо его светилось счастливой улыбкой.
Чуть приподняв Ли Пак Чена, Самойленко обнял его. А тот, не отнимая своей единственной руки от галстука, доверчиво приник к курточке Николая. Остальные в купе стояли и молча, сосредоточенно смотрели на Самойленко и Ли Пак Чена.
В это время на перроне дважды ударили в колокол.
У самого выхода, в тамбуре, попрощались снова. Улыбался в густые желтоватые усы проводник. Медленно сходила на перрон незнакомая женщина. Спрыгнула со ступенек Оля Косюк. Сошёл и Коля.
В толпе он вдруг заметил мать. Она была в своей железнодорожной форме — стройная, серьёзная. Невольно подумал: теперь ему попадёт. И хотя мать, кажется, не хмурилась, он, протиснувшись вперёд, сказал:
— Я, мам, виноват… Но я не мог, мам, иначе. Раз в жизни, понимаешь?
— Ты о чём, сынок?
— Ушёл я… — И, подумав, добавил: — Мама, я галстук отдал. На память.
Мать ничего не сказала, но по тому, как она провела рукой по его голове, Коля понял: мать не сердится.
Резко свистнул главный. Поезд медленно начал отходить.