Наконец всё переписано — и Егорка вздохнул с облегчением, словно преодолел большой трудный путь. Теперь скорее положить тетрадь на место и уйти из класса, а там будь что будет. Но что это? Розовый сложенный вдвое листок промокательной бумаги выпал из тетради и плавно опустился к ногам, на пол. Егорка машинально поднял его, чтобы положить на место, но листок развернулся, и перед глазами отчётливо вырисовалось два слова: «арамат» и «роге» (слова были написаны рядом, а в уголке был приклеен красный с тёмными прожилками лепесток комнатного огонька. Огонёк! Да ведь за эти же цветы попало ему от матери, это же его листок, тот, который он положил в парту Тамары Берёзко, и слова написаны рукой, только их нужно читать наоборот и получалось: «Тамара» и «Егор». Значит. Тамара знает, кто положил ей цветы. Хорошо ещё, что она никому не сказала: Егорку засмеяли бы. А может быть, она не догадалась прочесть эти два слова? Надежда была смутной.
Словно издалека, сквозь шум, как-то вдруг оглушивший его, он услышал звонок. Потом в класс вбежало сразу пять человек, торопливо застучали крышки парт, упал на пол чей-то портфель…
Егорка сжал в руке розовый листок и положил к себе в карман.
Лёгкий, едва уловимый шум прошёл по классу. Чья очередь? Кто будет решать задачу?
Перелистывая журнал, Николай Иванович сделал вид, что не смотрит на учеников. На самом деле он все видел и все замечал. Ребята сидели тихо, стараясь не шуршать тетрадями.
Учитель, внимательно осмотрев класс, мог безошибочно сказать, кто выполнил и кто не выполнил задания. Сегодня почему-то больше других волновался Егор Синюхин. Несколько раз он переложил с места на место задачник, зачем-то сунул его обратно в сумку с книгами, переставил чернильницу, хотя стояла она точно на середине парты.
Не совсем спокойно чувствовал себя и его сосед Степан Клочко. Он не подымал от парты глаз, словно что-то разглядывал там. Кого же вызвать? Учитель колебался. Впрочем, у Степана двойка получена ещё на прошлой неделе, нужно её исправить. Может быть, он решил задачу? Когда учитель спрашивал, кто не выполнил задания, Степан руки не поднял.
Николай Иванович назвал фамилию Клочко. Тот шёл к доске не спеша, хотя, по всему видно, охотно. Влажной тряпкой потёр руки, нечаянно уронил мел. Выглядело это естественно: человек волнуется, и руки не держат.
Одна только Тамара Берёзко, скользнув взглядом по доске, насторожилась. У неё было острое зрение, и ей не стоило большого труда разглядеть со своей парты какие-то цифры в углу доски.
— Задачу решил? — спросил Николай Иванович.
— Да.
— Напиши-ка решение.
Клочко начал писать. Всё время, пока писал, он ни разу не посмотрел на учителя. Когда, наконец, всё было окончено, Николай Иванович спросил:
— Сам решил?
— Да, — невинно глядя в глаза учителю, ответил Степан Он ожидал, что его похвалят, но Николай Иванович почему-то молчал. Он заметил, как ведёт себя обычно серьёзная Тамара Берёзко: она что-то шепчет на ухо своему соседу Пете Вихряю, а тот испуганно таращит глаза и отрицательно качает головой. Тамара сердится. И Егорка поминутно меняется в лице: то краснеет, то бледнеет. Нет, здесь что-то не так. Но что?
— Вихряй, что ты там шепчешь? — строго спросил Николай Иванович.
— Я? — вскочил Петя. — Я… ничего.
— Трус ты, — почти вслух сказала Тамара. Учитель сквозь очки внимательно посмотрел на девочку, и та, почувствовав вопрос во взгляде учителя, быстро поднялась.
— Вы посмотрите, Николай Иванович, туда вот, в уголок доски…
— А что там?
— Задача там написана.
— Задача?
Николай Иванович молча нагнулся к доске и, резко выпрямившись, отошёл. Совершенно неожиданно у его губ появились две морщины, будто ему стало очень больно. Он стоял — высокий, худощавый, с седеющими висками — и молчал.
В который раз он должен говорить о поведении Степана Клочко? А тот, словно ничего особого не случилось, стоял возле доски и усмехался. Учителя это вывело из равновесия.
— Ты чему смеёшься?
— Смешно.
— Смешно? — Николай Иванович почти вплотную подошёл к Степану.
— Вы думаете, я написал задачу на доске? А это совсем не я.
— А кто же?
Степан обернулся к классу: тридцать пять пар глаз смотрели на его пухлые щёки и маленькие злые глаза. Только один не поднимал головы. Егорка сидел на парте, не смея дохнуть.