Я летел в сторону узкой полосы, рассыпанных по дальней орбите булыжников, в полуобморочном состоянии и темноте. Летел с закрытыми глазами, потому что все равно ничего через них не видно. Язык распух и здорово мешал дышать. Нос тоже оказался забит кровью. Что у меня с ушами, я не знаю, но болят капитально. Сознание плыло, как бревно на лесосплаве, как бревно, бултыхаясь и переворачиваясь на перекатах, то погружаясь в мутную воду, то на секунду выныривая на поверхность. Стьюпи молчала. Я молчал. Все молчали. Чего говорить, если и так все понятно? Даже думать было больно, да и, вообще, нужно было это делать много раньше, в идеале, с детства приучать себя к этому странному для образованного человека занятию.
Меня кинули. Нет, я не в обиде. Обидно будет не встретиться с этими козлами, да и то, только потому, что хотелось бы поиметь с них свой законный, охотничий трофей. На стенку повесить добытое с этих пугливых животных и любоваться, время от времени, рассказывая кому-нибудь свою «настоящую охотничью байку». Будут слушать или нет, для меня не важно. Был бы камин и грог, да теплый плед, а остальное я переживу.
Для человека, у которого, вместо мозгов, в голове есть только нейросеть с причудами, а вместо органов чувств, Стьюпи с характером, летал я неплохо. Не вслепую. Неполнота чувств компенсировалась пропадающим сознанием, поэтому страшно мне не было. Спокойно подлетели, куда было нужно, спокойно прошли мимо булыжников, спокойно выбрали местечко потемнее, а потом спокойно прилунились с третьей попытки. За нами никто не полетел. И это хорошо. Последние свои три дня, человек должен проводить в кругу семьи, с друзьями и любимыми. Стьюпи мне, как родная. Видеть никого не могу больше. Физически.
Поэтому буду спать. Искина на шухере побудет, пока я восстанавливаюсь.
«...А меня ведь прямо со свадьбы. Не моей, я имею в виду. Со свадьбы моей девушки. В смысле, она сначала была моей девушкой, а потом замуж решила за другого. Ну, вот. А я на свадьбе, так им и сказал, что подожду. Ну, подожду, пока она не поймет, что я ее судьба. И выпил за это. А потом подрался. Накинулись потому что. А за что? За что накинулись? Рубашку всю порвали. Отличная рубашка была, стильная. Выгнали меня, короче. Я такой, весь расстроенный и злой, только и вышел...
- Понятно.
- Что тебе понятно? Говорю же, только вышел, в крови, в порванной рубашке... И все. Очнулся уже там. Я ведь специально к тебе в напарники пошел, ты не думай, думал ты надежный, умный, крутой. А ты?
- А что я? Что я мог, что? Сам только из гроба пластикового вылез. И привет. Как и ты. Оружие в руках держал десять лет назад в последний раз, про этих тараканов знать ничего не знал. Чем я мог тебе помочь?
- Ты мог меня спасти, защитить. Мог.
- Ты - дурак, что ли? Ты, поэтому ко мне приходишь постоянно? Там же, черт знает, что творилось, нас же всего семеро осталось, после всего этого. И то, все бы там остались, если бы нас не собрали с того грузовика. А ты говоришь. Отвали от меня. Не мог я тебя спасти.
- Ты мог меня спасти. Тогда мог. И сейчас можешь.
- В смысле? Чем тебе можно сейчас-то помочь? Господи, помилуй мя грешнага. И этого... мальчика неумного, тоже, помилуй.
- Тебе, это не поможет. Я буду к тебе все время приходить, пока ты не придумаешь, как меня спасти. Раз, тогда, себя только и спасал. А не меня.
- Не знаю, но, по-моему, ты уже по-всякому погиб. Во всех смыслах. И, девушка эта, правильно тогда поступила. Они, бабы, в этом смысле, чуткие. Копчиком чувствуют, с кем род человеческий продолжать не надо. А так, всем хорошо, погиб и погиб. С кем не бывает? Вот, с какого перепуга, я должен был спасать тебя? Чем ты такой замечательный? Кроме смазливости - ничего же остального и нет. Ни ума, ни фантазии.
- Ты должен был, потому что я тебя выбрал. В напарники. А ты меня подвел.
- Раки в кипящей воде скрипят и краснеют. Ты - нет. Ты - другое дело. Все. Иди, мальчик, погуляй где-нибудь, поиграй там, попрыгай, а мне нужно поспать, хотя бы немного...»
Сказать, что я проснулся в плохом настроении, не сказать ничего. В кабине штурмовика пахло крепкими портянками и качественным ацетоном. Вторая аптечка красиво мигала разноцветными огоньками, преимущественно, с красным смещением спектра. Все тело ломило и тянуло в разные стороны, но, главное, тянуло сблевануть. Конкретно, на «поспорим». Во рту было так горько, что я с легкостью смог бы несколько свадеб в качестве тамады провести. По крайней мере, крик «горько» вызывал бы сочувствие и интерес у всех, у всех возрастов и расцветок. На раз бы всех завел, что целоваться, что рыдать.
Ну, да ладно. Есть же и хорошего чуть-чуть. Я снова вижу этот мир. Пусть не во всех смыслах, главное, все же, в другом. Я снова вижу. Разве это не здорово? Вот! Здорово! В общем, жизнь продолжается.