Между тем Гаврилка рос... С первых же дней начал улыбаться и уже в три месяца вставал на ножки.
По ночам Гаврилка их не будил, жена, устав за день, спала крепко. И Егоша, проснувшись среди ночи, часто видел склоненных над кроваткой Машку и Мишу-ангела. Бывало, Машка появлялась одна, носила Гаврилку по всей квартире и что-то пела. Голос у нее был совсем не ангельский, скорее хриплый, и Егоша боялся, что проснутся жена и дочь, но этого не случилось ни разу. К лету Гаврилка был уже такой крупный и тяжелый младенец, что никому и в голову бы не пришло, что ему только полгода, так они никому и не говорили, что ему только полгода.
Теща сразу была настроена против Гаврилки, даже его удивительная красота ее не трогала.
— Не в красоте счастье, — ворчала она, глядя на Г аврилку недоброжелательным круглым птичьим глазом.
— А в чем счастье? — спрашивал Егоша.
Но теща уходила от ответа. Она была из тех, кто только утверждает, а вопросы не задает и на них не отвечает.
Итак, она говорила, что из таких красавчиков ничего путного не получается, и потом, у него что-то с гипофизом, и он уже наверняка болен гигантизмом. У жены всегда были хорошие отношения с матерью, но тут они поссорились, да так, что жена даже не поехала на дачу и осталась в городе.
Как-то в воскресный день жена отлучилась в магазин и попросила Егошу посмотреть за Гаврилкой. Егоша сидел на лавочке, читал газету и краем глаза посматривал на Гаврилку, который сидел в песочнице и пересыпал песок из ладошки в ладошку с таким вниманием, как будто рассматривал каждую песчинку отдельно. В это время прибежала дочка, и Егоша даже обрадовался, что теперь может почитать спокойно, и уже начал читать спокойно, как вдруг даже не услышал, хотя и услышал, скорее почувствовал, быстро глянул из-за газеты — дочка засовывала в рот Гаврилке песочный пирожок, тихо, но зло приговаривая:
— Ешь! Ешь пирожок! Что, вкусно?
Между тем Гаврилка покорно раскрывал рот, изумленно смотрел на нее во все свои бледно-голубые глаза и даже вроде жевал.
— Да как тебе не стыдно! Как ты можешь! — закричал Егоша.
Он подскочил к детям, дал дочери легкую затрещину и толстым своим неуклюжим пальцем стал выковыривать изо рта Гаврилки песок.
Дочь разрыдалась и убежала в дом.
— Фу! — говорил Гаврилка, вертел головой и не давался Егоше.— Фу!
— Оставь его, — сказал вдруг появившийся рядом Миша-ангел. — Все нормально, только жене не говори.
— Она — ребенок, — сказал Егоша, пытаясь оправдать дочь.
— Она не ребенок, — заметил Миша-ангел добродушно и снисходительно. — Она — человечество.
Иногда казалось, что Гаврилка и не растет, но потом он тут же мог вымахать прямо на глазах за одну ночь. Он стал такой тяжелый, что жена не могла его поднять и просто приходила в отчаяние.
Как-то ночью Егоша увидел в двери силуэт Миши-ангела. Он быстро поднялся и подошел к нему.
— Скоро мы его заберем, — сказал Миша-ангел. — Здесь ему больше нельзя.
— Да, — сказал Егоша. — Я понимаю.
— Главное — дело сделано. Мы его подрастили. Он нас запомнил.
— А как же моя жена? — вдруг вспомнил Егоша. — Как она?
— Скажешь — забрали родители. Увезли за границу. Адреса не оставили. Хотя, нет. Адрес вышлют. — Миша-ангел на секунду задумался. — Мы этого не учли. Я же твой ангел-хранитель, а не ее.
— Вначале учли, — сказал Егоша строго.
— Ладно, — сказал Миша-ангел. — Знаешь, давай без упреков.
— Ладно, — повторил он с досадой, хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой и исчез.
Тем не менее Егоша расстроился и уже не мог спать до самого утра. Лежал и смотрел, как из темноты на фоне светлеющего окна отчетливее проявляется суховатый профиль жены. Наконец жена проснулась.
— Ты не спишь?
— Нет, — сказал Егоша.
Жена всегда вставала раньше — собрать дочь в школу и перед работой отвести Гаврилку в детский сад. Егоше она этого не доверяла — ведь только она знала, как надо держать Гаврилку за ручку, чтобы он не вырвался и не побежал, — а ведь кругом машины, как надо завязывать шарфик, чтобы не простудился, что сказать нянечке, если она в плохом настроении, и конечно, не забыть спросить, чем их сегодня будут кормить.
Когда Егоша вышел на кухню, дочка со своим обычным мрачным видом допивала какао. Ее школа была совсем рядом, через двор, но она все равно злилась, что мать отводит не ее, а этого уже донельзя противного ей Гаврилку. За прошедшее лето она вытянулась, подурнела и стала похожа на цаплю.