От неожиданности Егоша спутался и начал считать сначала, спутался снова, уронил какие-то копейки, стал собирать. В очереди от нетерпения зашикали.
— Все нормально, не суетись, — сказал Миша-ангел и даже помог эти копейки собрать.
Пошли к выходу, Егоша тащил тяжелый пакет с продуктами.
— Я еле-еле отделался, — начал Миша-ангел ворчливо. — Так на тебе — Гаврила!
— Ты хотел, чтобы моя жена умерла? — спросил Егоша с угрозой.
— Нет, конечно. Да нет. — заговорил Миша-ангел довольно фальшиво. — Что это ты. Нет, конечно. Я им горжусь. Просто ты пойми. Где ты и где мы?
— Понял, — сказал Егоша. — Я рад, что моя жена не умерла.
— Я тоже.
На улице был ветер. Волосы на голове Егоши растрепались.
— Ты совсем седой, — сказал Миша-ангел.
— Наверно, — сказал Егоша.
Какое-то время шли молча. Тяжелая сумка оттягивала Егоше руку. Миша- ангел что-то насвистывал.
— Мы — ребята неплохие, — заметил Миша-ангел. — Ты же знаешь. Просто любить, как вы, не умеем. Как это?
— Сам не знаю, — сказал Егоша.
— С твоей внучкой все хорошо будет.
— Я надеюсь, — сказал Егоша.
— Да и с тобой все нормально.
— Посмотрим, — сказал Егоша. — Поживем — увидим.
— До срока, — сказал Миша-ангел. — Я имею в виду — до срока.
— Я понял, — сказал Егоша.
Миша-ангел остановился.
— Ладно, — сказал он вдруг. — Достал ты меня! Так достал! Ты ж мне все-таки не чужой! Смотаемся по-быстрому.
Машка в громадном мужском свитере и спадающих мужских шлепанцах жарила оладьи. Пахло горелым маслом.
— О! — сказала она, завидев Егошу, и, оторвавшись от своего занятия, поцеловала его в голову, как ребенка. — О!
Миша-ангел схватил оладью прямо со сковородки и запихнул в рот.
— Гаврила не появлялся?
— Так он тебе и появится.
— Совсем поседел, — сказала Машка, с сочувствием поглядывая на Егошу.
— Я ему говорил, — сказал Миша-ангел, хватая со сковородки другую оладью и запихивая в рот. — Я ему даже нашу пробирку показывал. Его время и наше не совпадают. Не понял.
— А что тут понимать? — сказала Машка. — Мошки такие, маленькие- маленькие бабочки. Машут крылышками, гонят ветер. Вот тебе и все время. У вас машут, а у нас — нет, — и Машка захохотала.
— Понял? — спросил Миша-ангел.
— Нет, — сказал Егоша.
— Ну, мы двинулись, — сказал Миша-ангел.
— Ой, схлопочешь, — сказала Машка. — Ведь опять схлопочешь!
Комната, в которой они оказались, точь-в-точь напоминала приемную
самого Егошиного начальника, у которого Егоша бывал, но очень редко. Только секретарша была другая, не секретарша, а секретарь. Егоша его узнал — тот самый, с бородой, в свитере и джинсах, который был вместе с «высокими» и даже Егошу защищал.
В приемной было полно народу, плотная жужжащая толпа, все озабоченные, в темных костюмах клерков. Миша-ангел с трудом протиснулся к столу и о чем-то заговорил с секретарем, тот замахал руками и даже разозлился. Но Миша-ангел не отступал, судя по всему, здесь он был тоже не из последних. Наконец он вернулся к Егоше и силой потянул его за собой к дверям в кабинет.
Дверей было несколько. Открывались они туго, с усилием. Наконец и последняя дверь была открыта. Они оказались в пустом пространстве, пустом и в то же время плотном, как будто были в воде или в другом каком-нибудь насыщенном веществе.
— Трогай! — скомандовал Миша-ангел.
И Егоша тронулся. Просто пошел прямо, вперед. Идти было трудно, он еле переставлял ноги, иногда проваливался, как в яму, там среда была разрежена, и идти было легче.
— Вот это и есть то, что есть! — сказал Миша-ангел с вызовом. Все остальное — иллюзия!
— И ты?
— И я.
— И Машка?
— И Машка.
— И оладьи?
— Тем более. Но мы же любим свои иллюзии...
И тут вдруг во всем окружающем Егошу «ничто» Егоша почувствовал чье-то присутствие, напоминающее дыхание какого-то огромного существа.
— Иди! — сказал Миша-ангел.
Ноги не слушались Егошу.
— Иди.
Егоша закрыл глаза, крепко-крепко зажмурился. И увидел проступающий рассвет, как будто невидимое ему солнце приготовлялось встать над невидимым горизонтом. И услышал какой-то шум, скрежет, лязганье, звон, и даже ощутил во рту привкус пыли, как будто где-то там.там. там. шла гигантская стройка, поглощающая пустоту. И Егоша понимал, что знать ничего он не может и не должен, и не только не должен, но ему это как бы запрещено. Но он может чувствовать, чувству не запретишь, и он чувствовал.