Выбрать главу

— Дело не то чтобы очень, — сказал, наконец, Миша-ангел, и это было первое, что он сказал. — Я понимаю, эксплуатация. Но мы иначе не можем. Это испокон веков. Другое дело, раньше нагрузки были не те.

Лестница-эскалатор остановилась перед небольшой площадкой, там стоял уже знакомый Егоше человек, у которого он побывал в прошлый раз и писал свою автобиографию. Теперь он был какой-то взъерошенный. Миша- ангел поспешно сдернул шапку-петушок и засунул в карман плаща.

— Выше, выше! — закричал человек и замахал руками. — Избавьте меня от этого! Избавьте! — и убежал куда-то.

Миша-ангел помрачнел:

— Только бы свалить на кого-нибудь. У них всегда так.

Тронулись дальше.

— Только бы свалить, — опять повторил Миша-ангел. — Да я сам там бываю в сто лет раз.

— Где. там? — спросил Егоша.

— Там, — неопределенно сказал Миша-ангел. — Там — это там. Но это там еще не самое там. Просто это там, не здесь.

— Ага, — сказал Егоша, просто чтобы что-то сказать.

— Как я выгляжу? — вдруг забеспокоился Миша-ангел и стал поспешно приглаживать волосы.

— Нормально.

— Может, плащ снять? У нас бывают такие придирчивые. Никогда не знаешь, что им не понравится.

Тут непонятным для Егоши образом эскалатор въехал в большую комнату и остановился прямо у стола. Стол ли подъехал к Егоше, или Егоша подъехал к столу, было непонятно. Егоша даже зажмурился и чуть не упал, и упал бы, если бы Миша-ангел не подхватил его под руку.

За столом сидел человек с большим, неподвижным, сухим лицом.

— Так, — сказал человек и уставился на Егошу тяжелым взглядом.

Егоша смутился, а его рука привычно потянулась в карман за конвертом с подписями.

— Оставьте эти глупости! — сказал человек с раздражением и, глянув на Мишу-ангела, сказал: — С сосланными разбирается Леонид. Что-то плохо разбирается. Идите в галерею. Я занят. Потом позову.

Миша-ангел почтительно поклонился и сделал знак Егоше следовать за ним. Они вышли в соседнее помещение — это была длинная галерея, увешан­ная портретами каких-то людей, на высоких подставках стояли бюсты. Егоша был человеком достаточной образованности, чтобы узнать многих. Сократ, Вольтер, Вильям Шекспир.

— Наши агенты, — сказал Миша-ангел.

— Какие люди! — вырвалось у Егоши.

— Таких, как ты, тоже хватало, — сказал Миша-ангел. — Так что не комплексуй.

— Кто такие сосланные? — спросил Егоша.

— Ну, твой Ив-Ив, к примеру. У нас же строго. Несколько замечаний в личное дело — и ты сосланный. Когда у вас на Земле кто-то умирает, подходящий для нас кандидат, душу отправляют по назначению, а на его место — сосланного. Больного как-то откачивают, да и мы постараемся, как говорится, — комар носа не подточит.

— А куда отправляют. душу! — спросил Егоша, немного волнуясь.

— Это уже другая история, — сказал Миша-ангел и замкнулся, даже губы поджал.

— А как же Ив-Ив? — не отставал Егоша. — Он же совсем человек!

— Что ты хочешь, — сказал Миша-ангел после паузы снисходительно. — Раздвоение. Квалификация.

Прошли еще по галерее.

— Пора возвращаться, — встрепенулся вдруг Миша-ангел. — Зовут.

— Что-то я не слышал, — сказал простодушно Егоша.

— Ты и не услышишь.

Они вернулись к человеку с застывшим лицом.

— В гостиницу, — сказал тот бесстрастно, и Егоше даже показалось, что он захотел зевнуть, но сдержал зевок. — Пусть дает показания.

— Надолго? — испугался Егоша и, забывшись, зашептал Мише-ангелу: — У меня сегодня дела!

— Какие там дела. — сказал человек с застывшим лицом и опять еле сдержал зевок.

Егоша и Миша-ангел опять вышли в галерею и долго шли по ней, хотя это была уже вроде и не галерея — портретов и бюстов там уже не было, а какой- то бесконечный коридор. Миша-ангел толкнул небольшую дверь, и они ока­зались совсем в другом месте. Прямо перед ними сидела полная, миловидная женщина в старомодной вязаной кофте. Ну такая привычная и совсем своя.

— Двадцать первый номер свободен, — сказала женщина мягким, при­ятным голосом. — Что-нибудь еще?

— Какую-нибудь еду.

Двадцать первый номер напоминал самый обычный номер в какой-нибудь средней руки гостинице среднего города. Кровать, телевизор, холодильник, шкаф и небольшой столик, на котором лежали стопка бумаги и ручка.