Шалин Анатолий
Эх ! Мне бы мои семьдесят пять !
Шалин Анатолий
Эх! Мне бы мои семьдесят пять!
Высокий старичок в темном элегантном костюме неторопливо семенит по тротуару. На голове старичка старомодная войлочная шляпа, на ногах лакированные черные туфли, а в руках, спрятанных в тонкие кожаные перчатки, трость с костяным набалдашником в виде головы дракона. Настроение у старичка самое благодушное. Чувствуется, как он рад солнечной погоде, свежести утра. Он с улыбкой подходит к газетному киоску, снимает на мгновение огромные черные очки, подкручивает усы, разглаживает бородку и раскланивается с киоскершей. Старичок покупает свежие газеты. И в этот момент из-за поворота дороги показывается автобус. До автобусной остановки старичку добрых сто метров.
- Не успеете, профессор! - сочувственно говорит пожилая глазастая киоскерша.
Старичок мгновенно преображается.
- Успею! - жестко бросает он и, кивая собеседнице, устремляется за автобусом.
В облике старичка происходит разительное изменение: куда-то исчезает сутулость и семенящий шаг. Широко размахивая рукой с зажатой тростью и газетами, придерживая шляпу, старичок в несколько прыжков, как заправский спринтер, одолевает стометровку и вскакивает почти на ходу в автобус.
Парни у киоска от удивления свистят и охают.
- Вот это - дед! - с восхищением перешептываются они. - А с виду-то, кто подумает?
- Да! - вздыхает киоскерша. - Мне пятидесяти нет, а до Глеба Бенедиктовича далеко! Эх, профессор! Не бережет сердце. Я ведь его уже лет тридцать пять знаю. И все такой же: тощий, шустрый. И время его не берет! Чудеса!
Между тем слегка запыхавшийся профессор в салоне автобуса понемногу принял свой изначальный старческий вид и с благосклонной улыбкой занял предложенное место на переднем сиденье.
Мысли профессора невеселые.
"Опять сорвался, - с тоской размышляет он. - Нет, это плохо кончится. Я уже и так становлюсь притчей во языцех. Когда-нибудь попадусь окончательно! Что за жизнь! Кошмар! Врагу не пожелаю..."
Вскоре автобус остановился, профессор кряхтя, с видимым трудом вышел и засеменил к многоэтажному дому, в котором жил.
Поднявшись в лифте на десятый этаж и захлопнув за собой дверь квартиры, профессор яростно отшвырнул трость, сбросил туфли и шляпу. Подошел к огромному зеркалу, украшавшему одну из стен прихожей.
Взглянув на взъерошенного усталого старика в зеркале, профессор вздохнул и, проведя рукой по густым волосам, сорвал седой парик. Затем пошел в ванную, где через минуту отклеил усы и бороду. Смыл многочисленные морщинки и шишечки. Когда он вернулся к зеркалу еще через десять минут, на него смотрело юное, почти мальчишеское лицо.
Профессор внимательно осмотрел подбородок и щеки своего юного отражения в зеркале и в бессилии сжал кулаки.
"Никаких проблесков, - тоскливо подумал он. - Борода и усы отказываются расти. Волосы такие же черные, как и сто лет назад. Так я, видимо, и умру шестнадцатилетним. Боже, какой будет скандал!" Профессор вспомнил все свои многочисленные мытарства, которые ему довелось испытать за прошедшие семьдесят, восемьдесят лет, - и ему захотелось взвыть.
Конечно, вечная юность имеет свои привлекательные стороны, но сколько неудобств с ней связано.
Вспомнилось, как лет пятьдесят назад он, профессор, доктор наук, без пяти минут член-корреспондент, на торжественном вечере вышел на сцену поздравить своих студентов с наступающим Новым годом. И неожиданно обнаружилось, что он, гений грима, забыл нанести на лицо всем знакомые морщины. Пришлось превратить выступление в розыгрыш шаловливого студента, под смех аудитории снять с себя усы и бороду и убежать из университета.
Что с того, что никто не догадался, что неизвестный студент, пародировавший манеры великого профессора, и есть сам профессор. Ему-то от этого было не легче. А тот случай, когда на симпозиуме в Токио он чуть не потерял свой чемоданчик с гримом и его долго не могли узнать.
"А... мало ли было всего. Вечная юность! Эх, дядя Грегор! Дядя Грегор! Дорого нам с Костей обошлись ваши эксперименты с эликсирами молодости! Вы ведь даже не подумали, как трудно придется вашим вечно юным племянникам продвигаться в жизни. Нет, конечно, сначала я был рад. Вечная юность! Никаких болезней! Идеальное здоровье! А потом... после защиты диссертации, когда назначили руководителем лаборатории... Слишком юным быть стало просто неприлично. И пришлось стареть... Осваивать искусство самогримирования. Придумывать себе взрослую, степенную походку, басовитый начальственный голос. Эх! Сколько труда, тренировок все это мне стоило! Шли годы, росли степени, звания, государственные премии - и приходилось подгонять свой возраст, подправлять. И вот - уже академик, благообразный старичок, тихий, представительный. Но с каждым годом все труднее, в одном научном творчестве избыток жизненных сил, мыслей, планов не выплеснуть. Мальчишка, проклятый мальчишка, которым я остаюсь все эти годы, все сильнее заставляет о себе помнить, становится все непослушнее.
Может, и прав был Костя, когда пошел простым матросом. Ему-то стареть вроде незачем! За званиями братец не охотился, к открытиям не стремился. Где-то он путешествует, по каким странам. Последнее письмо было лет восемь назад откуда-то из Антарктиды. Да... Такие дела".
Профессор достает с полки футбольный мяч и, надев спортивную форму, направляется к двери.
"Пойду во двор - мяч с малышней погоняю. Авось, полегчает", - думает он.
И уже закрывая за собой дверь, совершенно забыв, что старость - это болезни, больницы и доктора, шепчет:
- Эх! Мне бы мои семьдесят пять!