Мой-то срок ещё в 52-ом закончился - отмотал я его на всю катушку, до самой древесины. У Ксении вольная вышла в 53-ем году. Тут и Иосиф Виссарионович приказал долго жить. Тетка Груня мне из деревни отписала, что братья мои погибли, а мать ещё в 43-ем схоронили, что-де домишко мой пришел в полное запустение, что есть у меня смысл поискать счастья на чужой сторонке, ибо дома меня никто не ждет - врага и предателя! Ну и куда мне деться?! Жить дальше на «северах» у Ксении здоровье не позволяло - чахла моя бабенка, вытягивала из неё вечная мерзлота жизненные соки. Я хоть и молока ей покупал козьего по литру в день, а молоко в наших краях дороже коньяка стоило - пей, мое золотце! Но сам понимал, что молоком тут дело не поправить - нужно климат менять. «Ксюша, - говорю я ей, - Родненькая, моя ты пташка беззащитная, потерпи ещё хотя бы годик, соберем деньжонок и поедем ко мне на родину, там все-таки двоюродные, троюродные - а все родня, а на чужой стороне кому мы, на хрен, нужны будем?». «Хорошо, Степа, как скажешь! Я за тобой, как за иголкой нитка!»
Что тут думать? Снилась по ночам мне моя деревня, грезилась. Бывало, глаза закроешь, и все, как на картинке видишь: и леса, и луга, и где какой камень на дороге лежит, каждый покосившийся плетень, как живой, передо мной стоит, каждую яблоньку вспомнишь. Зовет меня домой родина, тянет родная землица, и куда ты попрешь супротив этой силы? Куда денешься от этого зова?
Тронулись мы домой аж в 55-ом году. На трех вокзалах меня милиция сразу же и забрала. Они, оказывается, с калеками войны ещё в 52 году управились, сослали их в «профилакторий» на остов Валаам. Слыхал про такой? - Я отрицательно мотнул головой, - Так вот, по сравнению с ними, мои «севера» - курорт! А там безрукие с колокольни от безнадеги на землю бросались, у Героев Советского Союза крысы хлеб из рук вырывали. А что, он-то слепой, ничего не видит, а та (крыса) прыг и в полете хлеб у него из рук и вырвала. Вот, честно, если бы я туда попал - все бы с себя продал, вплоть до трусов, и ордена, и медали, достал бы себе где-нибудь автомат. Благо в те времена, пистолет был у каждого пацана вместо рогатки и расстрелял бы всю администрацию, а последним патроном и сам бы застрелился! Но чтоб просто так с колокольни прыгнуть - нет, братец ты мой, шалишь! От меня этого не дождешься! Власти в те времена другие герои нужны были! Ну, чуть-чуть постаревшие, сединой подернуты, с орденами и медалями и о двух руках, и о двух ногах: благородные, правильные, благополучные! Мы же только портили картину столицы! Мне в милиции так и сказали: «Бери себе, мужик, такси до ближайшей станции: Гривны, Красный строитель, Чехов и катись, чем дальше от Москвы, тем лучше...»
Ладно! Приехал я домой. А от дома только остов русской печки остался и стены с худой крышей: ни забора, ни сарая, ни двора, ни террасы, ни окон, ни дверей - всё, суки, соседи, на дрова и прочие нужды за войну растащили. В доме же шаром покати - ни икон, ни сундуков, ни ржавого гвоздя! Вот такой у нас народ - российский! А ведь тоже гады в Господа веруют, молятся, на Пасху свечи по церквам держат, куличи светят, а тут даже рогачом копеечным и то прельстились.
Тетка Груня от моего приезда не в восторге была, губки поджала, смотрит на меня осуждающе и только головой покачивает. Ясное дело, у самой семеро по лавкам - голь перекатная, а тут племянничек - инвалид да враг народа объявился да ещё с больной бабой. Ксюха-то моя уже кровью харкала, надломили её «севера». Нужно было срочно лечить.
Я-то приехал, как министр, на такси к самому дому с подарками: кому платок, кому портки, кому конфеты. Достал я из кармана пачку денег и на стол положил тете Груне. Тогда в деревне таких денег и в глаза не видели. «Не серчай, - говорю, - милая моя тетушка, поживу я у тебя от силы до осени и то в амбаре. До первых морозов свой дом поставлю!» И так я уверенно это сказал, что и сам в это поверил, а сам и ума не приложу с чего начинать. Будь у меня ноги, я бы с таким капиталом и терем бы себе резной срубил, а так - где чего брать? Кто чего делать станет? Деньги-то сами в венцы и в окна не превратятся. Эх, жизнь!
Но видно угоден я Богу. К вечеру подъезжает рессорка к дому - председатель колхоза подкатил знакомиться - тоже бывший вояка, одна нога на протезе. Он не наш был, не деревенский - одоевский - Александр Терентьевич Смородин и сразу обнял меня, прослезился. А как узнал, что я в ссылке старшим мастером был в ЦТО - засветился весь, как юбилейная медаль: