Очнулся вновь, осмотрелся. Деревенская СТО, что-то, вроде нашего гаража: яма смотровая, лебедка над ней, по бокам верстаки стоят, сварочный аппарат, ржавая наковальня, на полу электроды валяются, болты, гайки. Сверху в крышу, видно, снаряд попал - кусок неба проглянул, и солнце светит, ласковое, летнее. Под потолком на бетонной балке гнездо голубиное, сизарь что-то своей голубке рассказывает, и ласточки носятся, как молнии, тоже гнезд по углам налепили - деток выхаживают. Течет неспешно их птичья жизнь и война для них не война, а так - людская блажь. Поднял я с земли электрод, нашел в кармане старую «подшивку», намотал на её прут и выковырнул кровь из ушей - стал немного слышать, что люди говорят.
Было нас в этом гараже человек сорок, узнал даже двух свои однополчан - Славку Лазарева и Митьку Полежаева - подошли они ко мне:
- Мы, - говорят, - думали, что ты уже того и не очнешься никогда. Всю ночь зубами скрипел да по полу метался.
- Братцы родненькие, гляньте, ради Христа, что у меня с ногами - не могу, болят, сил нет.
А что у меня с ногами?! Переломанные они в труху и так опухли, что сапоги кирзовые по швам трещат, того гляди, лопнут - их теперь и не снимешь, только резать - вот как разнесло. Посмотрели они, переглянулись, ничего мне не сказали. Я и сам не дурак - все понял. А там и понимать нечего - плохо мое дело, если немцы узнают, что я недужный - выволокут меня под руки за гараж и пристрелят, как собаку, вот и вся недолга. Ясное дело, никто меня выхаживать не будет. Одно мне не понятно, зачем меня вообще-то они в плен брали, чего там, на поле, не пристрелили? Тут ведь, братец, вот какое дело получилось, что собирали нас по полю обыкновенные вояки - такое же, как и мы - пушечное мясо, а это тебе ни какой-нибудь карательный отряд или СС, глупая солдатня, которая всяким там конвойным штучкам-дрючкам не обучена. Мало того, что они даже ремни нам оставили, красноармейская книжка и та в кармане лежит, видно, так решили - подойдут «специалисты», пусть и разбираются с пленными, а их дело - воевать. Дергали они по паре человек на хозработы, котлы мыть, да уборную у начальника чистить. Заходил в гараж утер с двумя автоматчиками и тыкал пальцем в первых попавшихся: «Арбайтен!» Никогда его, суку, не забуду, длинный, худой, ну есть, вылитый глист, на носу очки с сантиметровыми линзами. Те брали бочку двухсотлитровую (пожарную) намертво приваренную к железной двухосной тачке, лопаты совковые и начинали убираться, сначала у начальника, а потом и у нас в гараже - там народ тоже все по углам присрал - в уборную-то нас не водили.
А у меня-то какие думки, вот ткнет в меня пальцем этот глист и конец моей жизни. Ладно, раньше смерти не помирают, а уж коли помирать так с музыкой. Гляжу я, валяется под верстаком шестеренка и такая справная да увесистая, килограмм не меньше, достал я её родимую, приспособил к ней тренчик из брюк и что-то у меня вроде «гибкого вала» получилось. - Антонович улыбнулся и достал из земляного холодильника бутылку. Остывшая водка не была уже такой противной. Признаться, я проголодался на рыбалке и с жадностью бы в один присест проглотил бы всю нехитрую нашу закуску, но смущался и «клевал» неспешно подражая Антоновичу по перышку зеленый лук, макая его в соль.
- Ешь, паря, не стесняйся - твое дело молодое. Как говорится, чтоб спалось, пилось и елось, чтобы баб любить хотелось. На чем я остановился-то? А-а! На гибком вале. Я еще, когда в техникуме учился имени Мосина, раньше он назывался вечерний рабочий механический техникум - задирали нас тульские ребята: «Дерёвня! Дерёвня!» А сами-то, суки, городскими себя считали - Тула и сейчас-то деревня деревней и если бы Брежнев не приехал в неё город-герой вручать, наверное, и по сей день в резиновых сапогах бы ходили, а тогда и вовсе - коровы по городу ходили, да на телегах ездили. А себе туда же! А шпаны было, как говна за баней! Время было такое - беспризорщина выросла ни на что, кроме поножовщины да воровства непригодное. Потом время всех рассортирует, кого в лагеря, кого в братскую могилу. Эх, жизнь! Вот те ребята, которые послабей, чтобы хоть как-то защититься и придумали этот «гибкий вал» - пружина метровая на одном конце ручка как на плетке, а на другом свинцовый набалдашник. Страшное оружие, хотя и простое. Если по руке попал - перелом обеспечен, по голове - венки и белые тапки. Я, правда, таким никогда не пользовался. У меня вот, - Антонович показал мощный загорелый кулак, - иной раз как врежу - только ноги из кустов покажутся и зубы, как семечки из перезревшего подсолнуха посыплются. Я по молодости лихой был, никого не боялся - дерзкий, хлесткий, а подраться любил, медом не корми...