Летчик был уже выздоравливающий и любил гулять на свежем воздухе. В обед уйдет после процедур и возвращался лишь спать, придет, бывало, спиртом от него разит и табаком, хотя курить ему строго-настрого запретили, грустный-грустный, глаза уставит в потолок и молчит целыми часами. То затеет письма кому-то писать, а то вздохнет и скажет: «Эх, Степа, как же умирать-то не хочется...» Видно, чувствовал человек, что недолго ему осталось по земле топтаться. А мне его слова, как острый нож под сердце: тебе умирать неохота, а я бы рад помереть, да не знаю как.
Пистолет он свой, когда брал с собой, когда нет - забывал. Видно, была у него в жизни такая черная полоса, что не до пистолета ему было. Так он и лежал у него под подушкой, а планшетка в тумбочке.
Госпиталь
...Я тогда похудел - болезнь изъела, минус ноги, ещё третья часть веса долой, а руки-то такими же сильными остались, даже, думается, от ног к ним сила передалась: за одну дужку кровати взялся, за другую перехватился - вот и пистолетик и обоймочка. Прыг-скок, уже на своей койке. Огляделся - всё спокойно: тот на перевязку ушел, этот в бреду метается, третьему снотворное укололи - спит, как младенец - самое время для душегубства. Обойму вставил, затвор передернул и поднес к виску ледяной ствол, осталось только курок нажать и всё - кончатся мои земные муки! Откроется передо мной вечная тайна: есть ли Бог, есть ли душа, или жизнь погасить - как на свечку дунуть, завьётся чад от фитиля в сальной свече и развеется.
И тут отчего-то вспомнил я уборщицу, наверное, невесело ей будет мои мозги со стен отмывать, а 7,62 калибр нешуточный. Нет, надо в сердце стреляться. Приподнял рубашку: вот оно - сердце, бьётся чуть пониже левого соска, кожа на груди от его ударов пульсирует, думается, что не промахнёшься, но пригляделся, оно и здесь стучит и там стучит, бухает, аж вся грудь ходуном ходит. Замешкался. Надо бы какую-нибудь молитву прочитать - так не знаю я никакой молитвы. Стал просто так поминать Господа: помилуй мя, Господи, да прости мя!
Тут открывается дверь и заходит врач - Зинаида Аркадьева Снежинская. Как тебе её описать? Царица! Что ножки, что ручки, что фигурка точёная, волосы золотые по плечам волнами льются - всегда вежливая, гордая, но душевная. Такую не то что полюбить, а близко-то подойти страшно - чувствуешь себя по сравнению с ней земляным червяком. А чтобы там, как простую девку, подойти да шутейно по жопе хлопнуть - это, как в икону плюнуть. Такая по улице идет - трава ей кланяется, ветер вольный с неё пылинки сдувает, листья под ноги ей ковром стелятся. Не знаю, я уже почти восемьдесят лет на свете живу, но краше её, милее, никого на свете не видел, хотя ей в то время уже 38 лет было. Одно слово - царица! Вошла она, значит, а я притворился, как будто сплю, затаился, и дышу через раз. А она ни к кому-нибудь, а именно к моей кровати подходит, слышу, только каблучки стучат: тук, тук, тук. Встала она возле моей кровати и молчит, а у меня сердце от волнения молотит - одеяло волнами ходит:
- Стёпа, полноте, притворятся спящим, я же прекрасно вижу, как у вас дергаются ресницы или вы не рады меня видеть?
- Рад, конечно! Извините, задремал малость.
Положила она мне руку на лоб, а с меня пот льёт ручьями. Рука у неё холодная, ласковая, а у меня под одеялом пистолет лежит уже передернутый и палец на спусковом крючке.
- Что-то вы мне не нравитесь. Дайте-ка вашу правую руку, я пульс пощупаю!
Положил я пистолет на грудь и протянул ей руку. Та палец положила на запястье и как будто считает, а потом, как резко откинет с меня одеяло - все, поймала с поличным!
- Значит, стреляться надумал?! Ошиблась я в тебе, Стёпа, я-то думала, ты настоящий мужик - сильный, волевой и из плена убежал со сломанными ногами и гангрене не сдался. Я же тебе, подлецу, четыре раза кости чистила! Катетеры ставила! Вскрывала и зашивала заново! А ты знаешь, сколько за это время солдат умерло, которые по-настоящему жить хотели, а я с тобой возилась?! Стреляйся, Стёпа, стреляйся, я тебе мешать не стану, сделаю вид, что ничего не видела. Только хочу, чтобы ты напоследок знал, что так только грянет твой выстрел, такого врача как Зинаида Аркадьева Снежинская больше не будет - это я тебе торжественно обещаю.