Ехали цыгане... [Пьесы]

Л и п а (поет романс).

«Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…»

Камардин, закрыв глаза, слушает. Кончился романс.

Р у б и н. Чавалы!.. «О бедном гусаре замолвите слово» кто знает?.. (Взял у Егора гитару.) Подпойте. (Запел.)

Вступают Дамаша и Павел.

Трио «О бедном гусаре».

(В конце трио.) К черту тишину! Свет! (Запел.)

«Ведь наша жизнь тогда светла,
Когда мы чару пьем до дна,
Так будем пить, друзья, дружней,
На сердце будет веселей».

Хор подпевает припев.

«Друзья, нальем бокалы полнее,
И будем мы за счастье пить,
С вином нам как-то веселее,
С вином нам как-то легче жить».
(Поднял бокал.)
«Все в нашей жизни так превратно,
Сегодня пьем мы и поем,
А завтра, может, безвозвратно
В могилу вместе мы сойдем!»

(Кричит.) Вальс! (Дирижирует.) Та-ра-ра!

Грянул оркестр.

Зажглись люстры, свечи.

Вальсируя, Рубин вытаскивает из хора Катюшу и лихо танцует с ней вальс.

Вальс на тему «Ведь наша жизнь тогда светла…». Камардин подхватил Олимпиаду Васильевну, танцует с ней. В глубине сцены, у дверей, возникает  Г л а ш к а. Она напряжена, готова ко всему. Ее увидели. Вальс затих. Все смотрят на нее.

Что это?! Кто?! Глазищи-то, глазищи!..

Е г о р (подошел к Глашке, всматривается). Глафира?!

Глашка молчит.

Л и п а. Что случилось? Где табор? Где отец?!

Глашка молчит.

Стоишь как вкопанная, заходи. Своя ведь, племянница.

Е г о р. Отведи ее. Пусть приоденется, приберется…

Л и п а (уводя Глашку). Ну, дорогая племянница, удивила.

Липа и Глашка уходят.

Е г о р (Камардину). Таборная. Родственница Липы. Значит, и в таборе…

К а м а р д и н. Всему и всем — крах!.. Молиться на вас, как мы молились, теперь уж никто не будет. И золото бросать вашим плясуньям под ноги, не будут.

Е г о р. Кутили господа… И все же, скажу вам, Аркадий Александрович, нелегкое это было золото. Иной гость зачнет куражиться, всю душу из нас вытянет.

К а м а р д и н. А теперь?

Е г о р. Что ж… И голодно нам, и холодно, и боязно бывает, но… что-то вдруг появилось такое…

К а м а р д и н. Любопытно, что же?

Е г о р. К примеру, сам нарком Луначарский повелел хор из нас собрать. Московский цыганский хор! Обслуживать Красную Армию. И паек нам, цыганам, велел выдавать — красноармейский! Значит, песня наша, цыганская, нужна?.. Вроде она как бы в люди выходит.

Р у б и н. Бросьте вы эти «пайки»! Где эта? Глазастая?! (Запел.)

«Что за дело, что годы проходят,
Что далеко раньше срока —
Поседела голова.
На мгновенье наслажденье —
Остальное трын-трава!..»

Во время пения высовывается  Г л а ш к а. С интересом наблюдает за Рубиным.

(Увидел Глашку.) Иди сюда!

Глашка, глядя на Рубина, стоит.

(Поет.)

«О бедном гусаре замолвите слово,
Ваш муж не пускает меня на постой,
Но женское сердце нежнее мужского…»

Иди ко мне!..

Л и п а. Подойди. Не съедят тебя.

Г л а ш к а (спокойно, не торопясь, подходит). Ну что?!

Р у б и н. Ух ты, какая грозная! (Протянул бокал.) Пей!

Г л а ш к а. Думаешь, не выпью? (Взяла бокал, разом выпила.)

Р у б и н. А глазищи!.. Вы посмотрите, какие глазищи!.. Убьет.

К а м а р д и н. Пляшет?

Е г о р. Понравится ли вам, не знаю. Диковатая.

Л и п а. Ну-ка, племянница, покажись!

Г л а ш к а. Дядя Егор, ты мне — таборную.

Егор заиграл, хор запел таборную песню.

Пляска Глашки, дикая, вызывающая. После пляски Глашка, подбоченясь, стоит перед Рубиным.

К а м а р д и н. Егорушка, в наше время ее бы гусары вмиг на тройке увезли.