Так продолжалось все пять лет, пока мы дружили, учась в Хогвартсе. Наша дружба постоянно балансировала на грани — она требовала от меня не общаться с однокурсниками— слизеринцами, я ревновал ее к идиоту Поттеру, который постоянно цеплялся если не ко мне, то к ней, красуясь и хвастая перед моей подругой. Она фыркала на него точно так же, как и на меня, но я не мог не замечать скрытого удовольствия и удовлетворения тем, что самый известный популярный мальчик Гриффиндора, богатый, родовитый, мастерски играющий в квиддич и талантливый в остальных науках, особенно в Трансфигурации и Чарах, обращает на нее, маглорожденную, столько звездного внимания. Лили и сама была весьма популярна в школе, но это было совсем не то... Ей приходилось много работать и учиться, чтобы учителя беспрестанно хвалили ее и ставили в пример другим ученикам, приходилось прилагать массу усилий, чтобы очаровывать Слагхорна, МакГонагалл и Флитвика, по возможности сдерживать свой горячий нрав и острый язычок в общении со сверстницами, большинство которых происходили из известных обеспеченных магических семей и были весьма заносчивы и надменны, особенно рейвенкловки. Слизеринки же предсказуемо не обращали внимания на яркую, способную маглорожденную ведьму. Мало того, что учится отлично, так еще и хороша собой... Конечно, представительницам чистокровных семей это не нравилось. Все же предрассудки в магическом обществе были достаточно развиты, и даже самые либеральные слои населения, не могущие похвастать безупречным родословным древом порой отзывались о маглах и маглорожденых колдунах пренебрежительно, а многие из тех, кто имели дальних родственников-маглов, старались не упоминать о постыдном родстве и спешно переводили разговор. Сами маглорожденные, которых в магическом обществе презрительно называли «грязнокровками», были весьма обижены, хотя не старались оспаривать грубость прозвища, предпочитая делать вид, что не слышат шепотков и усмешек за спиной.
Но Лили не хотела терпеть такое отношение и не терпела — так мы и поссорились окончательно. В очередной стычке с Мародерами я потерпел поражение и, сорвавшись, выкрикнул то проклятое слово. В общем-то, я знал, что наша дружба уже висит на волоске, но и предположить не мог, что она закончится именно так. Мало того, что я висел в воздухе вниз головой, подвешенный своим собственным заклятьем, мало того, что полшколы любовалось на мои старые подштанники, так еще и оскорбительное слово, сорвавшееся в приступе отчаяния, мгновенно лишило меня подруги детства. Лили, когда хотела, могла уничтожить одними словами, и она уничтожила меня. Раз и навсегда. Что ж, разрыв был выгоден и ей и мне. Ей — потому что она, наконец, перестала общаться с врагом факультета и стала истинной гриффиндоркой до мозга костей, мне — потому что и мои друзья по Слизерину выразили бурное одобрение разрывом с грязнокровкой, и я смог заняться тем, к чему всегда стремился — с горя я погрузился в изучение Темных Искусств. К тому же, Люциус Малфой, закончивший Хогвартс, вербовал сторонников на службу могущественному Темному волшебнику по имени Волдеморт. Мне терять было нечего, сторона Света мне предложить ничего не могла, а после происшествия в Визжащей хижине разочарование в Дамблдоре достигло предела. Я и раньше был временами зол на него... Говорили, что старик величайший легиллиментор, но он всегда делал вид, что ничего не знает и даже не подозревает о том, что происходит в его школе. Ни того, что Мародеры травят меня, постоянно подставляя перед деканами, ни того, что они постоянно нарушают правила и им всегда все сходит с рук. Слизеринцы постоянно шушукались, что МакГонагалл с Дамблдором строят школу под Гриффиндор, ведь они сами учились на факультете доблестного Годрика, о котором, к слову, ходили нелицеприятные слухи... в древних манускриптах упоминалось, что благородный Годрик отнюдь не брезговал подкупом, шантажом, принуждением и убийствами ради достижения своих целей, и в нынешних его последователях все это было, и в открытом и в латентном состоянии, взять хоть четверку Мародеров. В них сочеталось все это — они не побрезговали попыткой убийства, хотя я прекрасно знал, куда и к кому иду. Мне доставило огромное удовольствие обвинить Блэка в попытке убийства меня, хотя и покоробило, что директор оценил мою жизнь всего лишь в месяц отработок Блэка с Филчем, да еще и публично навязал мне долг жизни, которого, по моему мнению, не было. Поттер меня не спас, потому что я не просил и не хотел, чтобы меня выволакивали из туннеля под Дракучей Ивой как мешок с картошкой — я упирался как мог, но Поттер был здоровый лось, да еще его подгонял страх за дружков. Даже то, что они нападали со спины, вчетвером и не брезговали бить лежачего и обезоруженного, не говорило в пользу последователей Годрика. Благородством и смелостью там и не пахло. Слизеринцы могли поступать точно так же, и поступали, только их в этом случае называли презрительно подлыми змеенышами, а гриффиндорцев, проделавших то же самое, точь в точь — храбрыми и отважными.