«Зачем он говорит мне об этом?» – думала Лика. Она слышала про подробности дуэли десятки раз во время школьных экскурсий к подножью горы Машук. Странный человек. Страшный. Она рассматривала его! Он мог быть привлекательным – на первый взгляд неказистый, а если присмотреться, то достаточно высокий, крупный. Но что-то в нем не то, какое-то несоответствие. Во-первых, глаза – им явно не хватало цвета, белесые, безжизненные. Если думать о том, что глаза – зеркало души, то этот человек должен быть мертвым. По крайней мере, внутренне. Во-вторых, крупная, красиво посаженная голова, но очень мелкие, тонкие для таких объемов черты, словно сбились в кучу посредине лица. Все такое миниатюрное. В-третьих, руки! Это было самое отталкивающее. Лика смотрела на его руки с нескрываемым удивлением. У такого здоровенного мужика – маленькие, аккуратные руки. Многие женщины бы позавидовали – такие белые пухленькие ручки, они выглядели как щупальца на огромном теле. Лику передернуло, как при виде морской твари, выброшенной волной на берег и уже начавшей разлагаться. Из каких же глубин выбросило на ее жизненный путь этого урода – морального и физического?
— Зачем вы мне все это говорите? – в ее голосе звучало негодование.
— Зачем? – Он был уязвлен ее презрительным тоном. – Это к разговору об убийцах.
— Ну, если это к разговору об убийцах, – Лика удивлялась сама себе: ей угрожала неминуемая смерть, а она сидела и рассуждала о деталях знаменитой дуэли, – то почему мы называем убийцами Дантеса и Мартынова? А если бы Пушкин убил Дантеса, а Лермонтов убил Мартынова, то могли бы мы назвать Пушкина и Лермонтова убийцами? Получается, что на дуэли великий человек имеет право убить невеликого, а невеликий такого права не имеет? Ведь до дуэли Мартынов ничего плохого Лермонтову не сделал. Он признавал его поэтический талант, не раз терпел его насмешки в свой адрес, пока Лермонтов не посмеялся над ним при дамах. Вариант «Мартынов – наемный убийца» отпадает. Что вы на это скажете?
Он молчал, было что-то в ее словах, что заставило его задуматься.
На горизонте показалась свинцовая, почти черная туча, и вся мирная картина с цветущими абрикосами сразу превратилась во что-то грозное, страшное. Тучи быстро сгущались, с их нижней стороны в разных местах отделялись какие-то жгуты, которые сливались с землей. Это были полосы дождя. Ливня. Каким жалким среди разыгравшейся стихии казался красный «Гольф» на дороге, в котором сидела напуганная женщина, чувствовавшая себя потерявшейся девочкой, и захвативший ее в заложницы мужчина, который тоже чувствовал себя не самым крутым похитителем.
Лика запомнит это на всю жизнь, как они сидели в машине, остановившейся под потоками низвергающейся с неба воды, и говорили о жертвах и убийцах, праве на жизнь и на смерть. Ей определенно не хватало воздуха. Свет в машине казался мерцающим, неестественным.
Она попыталась встать, но ее усадили на место:
— Сиди, сиди. Ты симпатичная девушка, интересно рассуждаешь, но я тебе не доверяю. Дело в том, что люди становятся хитрыми и коварными, когда их жизнь в опасности.
— Значит, вы меня убьете?
— Послушай, если все обойдется и пистолет системы Кухенройтера без проблем окажется у меня, ты останешься живой. Абзац отдаст мне пистолет, а я отдам ему тебя.
— Я нужна, чтобы обменять меня на пистолет? – спросила Лика, сдерживая слезы.
В ответ Лика услышала:
— А ты что, в себе не уверена?
— Да! И я умру из-за того, что меня никто не любит. Умру в прямом смысле этого слова. Потому что никто не станет менять меня на пистолет любой системы. Про меня даже никто не вспомнит!
Она смолкла. Похоже, сам процесс движения и смены пейзажей за окном автомобиля заворожил ее, целиком завладев ее вниманием. А на губах застыла неопределенная полуулыбка. С отрешенным видом она смотрела на пробегающие за окном пейзажи, при этом взгляд ее, казалось, был обращен внутрь себя. Смотреть на нее было приятно. От нее исходил тонкий аромат духов.
— У вас в машине можно курить? – спросила она вдруг.
— Конечно.
Лика вынула из плоской пачки длинную сигарету с золотым ободком. Закурила. «Нервничает, – отметил про себя водитель. – И не зря!»
А дождь все лил и лил. Был такой фильм – «И дождь смывает все следы». Так и тут. Следов не оставалось, их смывал ливень.
Глава 4
В морге судебной экспертизы поодаль от голых, вскрытых покойников, лежали четыре одетых трупа – Одиссей с перерезанным горлом, Вася с запекшейся у рта пеной и еще два совсем молодых парня – потомков горцев, воевавших с Лермонтовым. Как видите, смерть не выбирает – косит всех подряд. А если по справедливости, то умирать должен тот, кто устал жить. Под полом глухо, но настойчиво скреблась крыса. Смерть не выбирает, для нее ничто не имеет значения – бедность, богатство, страна, религия. Перед смертью все равны.
И вот зашли в сопровождении санитара два человека в черном и бережно вынесли два трупа. Потому что тело должно быть похоронено своевременно, согласно обычаю. Иначе дух умершего не обретет покой, а от этого и живым не будет покоя.
* * *
Под курткой у Абзаца завибрировал мобильный. На экране высветилась роза – черная с шипами, как на похоронном венке, совершенно кошмарная и действующая на нервы.
«Как убрать мне эту ублюдочную розу с экрана мобильника? – думал Абзац. – И сам мобильник конченый, треснутый, краденый. Кто-то умер с ним в руке. Аппарат взяли у скупщика краденого. Когда убивали владельца – стекло поцарапали. Или мобильник треснул, пока бедолага бился в конвульсиях. Или он пытался им защищаться. Или хватался как за соломинку – последнюю надежду, хотел сообщить друзьям или в правоохранительные органы о приключившейся с ним беде. Вот так сначала послали розу как «черную метку». Потом грохнули человека. Конечно. Кто-то послал эту розочку как предупреждение. Иначе она не могла сюда попасть.
Мобильник отозвался Пашиным голосом. В голове у Абзаца пронеслось: «Говорит Москва!»
– Он у тебя? – Паша не говорил по телефону слово «пистолет». Абзац и так должен был понять, о чем речь. Но эта недоговоренность давала возможность тянуть время.
— Одиссей? – переспросил Абзац. – Почти… только маленькая проблема…
— Ты не нашел его? Так он алкаш, посмотри в другом баре.
— Он мертв, ему не повезло. Несчастный случай, тут эти придурки слишком любят поэзию. Он вступил в дискуссию, и скальпель перерезал ему горло. Он покойник. Он мертвый.
— Это не маленькая проблема. Это большая проблема. На этот раз ты здорово вляпался! – заверещала трубка.
— Да при чем здесь я!
— А где?.. – Паша явно хотел произнести запретное слово «пистолет», но осекся – нельзя.
— Что? – изобразил непонимание Абзац.
— Ладно, я позвоню в офис, а потом приеду. Вдвоем мы как-нибудь выпутаемся. Сиди тихо. Пока. Конец связи.
В трубке раздались гудки. «И все же как убрать мне эту ублюдочную розу с экрана мобильника? – думал Абзац. – И что делать? Ладно, придумаем».
А город проснулся. Все ночные тени и страхи исчезли с улиц. Прошедший дождь смыл все следы, в том числе и кровь. Начинался новый день, и все начиналось заново, как с чистого листа.
Абзац стоял под акацией, весь ствол которой был усеян устрашающего вида колючками (все в этом мире готово защищаться по-своему, у всех свои враги’ своя линия защиты). Стоя под акацией, Абзац определял дальнейшую линию поведения.
Из окна небольшого домика в стиле «модерн» начала прошлого века доносилась музыка – «Битлз» – «She loves you» («Она тебя любит»). Любимая песня из распахнутого навстречу новому дню окна.
Вот так. Когда-то он тоже хотел, чтобы его полюбили, но получилось так, что полюбил сам – эту песню. Как он полюбил «Битлз»? Он полюбил их очень рано. Они пришли к нему с первой детской любовью-обожаньем и слились воедино. Когда он был ребенком, то жил с родителями в коммуналке. Их соседка – девушка, в которую он был по-детски влюблен (тогда она казалась недостижимой, совсем взрослой, это теперь он понимает, что она была старше его на несколько лет) – слушала со своими друзьями «Битлз». А он тайно страдал, понимал невозможность, неосуществимость своей любви и тоже слушал «Битлз». Вот так, любовь к соседке прошла, оставив в душе след, но все же прошла, а любовь к битлам осталась и не проходила, несмотря ни на что.