Мое появление в квартире и обрадовало и смутило родителей. Они знали, что в эти дни никого домой из части не отпускают, да и угощать-то меня дома было печем. Увидев меня, тетя Дуся заплакала, заохала:
— Боже ты мой, что же от тебя осталось!
Когда же я снял шинель, она поняла, что я завшивел, и хожу в давно нестиранном белье. Тут же достала отцовское нижнее белье и велела переодеться.
Жилье их по теперешним меркам было весьма скромным: комната десять-двенадцать метров, четырехметровая прихожая и туалет. В соседней комнате жили Васильевы, у них приходилось на трех человек двадцать четыре квадратных метра. Чтобы переодеться, надо было куда-то спрятаться. Но куда? Видя мое смущение, тетя Дуся сказала:
— Раздевайся и переодевай белье, теперь в бане мужчины и женщины в одном помещении моются, так что стесняться нечего.
Когда я снял гимнастерку, а затем нижнюю сорочку и увидел себя голым, был поражен сходством моего тела со скелетом, который еще а школе мы приносили из учительской а класс для занятий по биологии. Мое тело представляло тот же скелет, только обтянутый кожей. Смотрел я на ребра, посчитал их, в центре, на груди — пятачок, сплетение ребер. Хорошо просматривался скелет руки: были видны верхняя и нижняя кость, строение локтя, кисти. Особенно выделялась нижняя половина руки из двух параллельных костей. Волос на теле не было, лишь на голове проступал легкий пушок. Я смотрел на себя в зеркало с удивлением, словно рассматривал постороннего человека: кожа и кости, вот что запомнилось на всю жизнь.
Отец и тетя Дуся не удивились моему виду, так как сами были в таком же состоянии, но они, видимо, регулярно переодевались и видели себя в зеркале, я же в военной школе такой возможности не имел, и вот только здесь представилась возможность переодеться и взглянуть на себя как бы со стороны.
Обратный путь в часть я проделал быстрее, имея уже кое-какой опыт. Явившись в роту, уточнил у ребят, не спрашивал ли кто-либо обо мне. Все в порядке, мое отсутствие осталось незамеченным.
За блокадную зиму 1941–1942 года я отлучался из части домой, думаю, раза три-четыре. Однажды, выбравшись уже известными путями из части, я дошел до Литейного проспекта и на углу стал подкарауливать подходящую автомашину, сильно окоченел. Но вот остановился небольшой грузовик с низкими бортами. Я ухватился руками за борт, перебросил локти. Машина тронулась, и я покатил ногами, уцепившись за борт. Кузов был пуст, но в уголке возле кабины стоял плоский алюминиевый солдатский котелок. Мысль, что в котелке, возможно, имеется какая-либо еда, не давала мне покоя. Напрягаясь изо всех сил, я попытался перевалить в кузов. Где-то у пяти углов, когда машина остановилась буквально на несколько секунд, я собрал остатки своих сил, перевалил через борт и оказался в кузове. Чуть-чуть отдохнув, ползком подобрался к заветному котелку. Чтобы меня не обнаружил водитель машины, двигался в кузове в то время, когда двигалась автомашина.
Наконец добрался до котелка, схватил его за ручку, быстро перекатился по дну кузова к заднему борту, перелез через него и на очередном перекрестке отцепился от этого борта, быстро юркнул в переулок. Ура! Котелок был мой! Я еще не знал, что в нем, но чувствовалась тяжесть. Значит там что-то есть! Забежал во двор, открыл крышку. На дне котелка лежал кусок сырого мяса с костью. Я знал, есть сырое мясо нельзя. А хотелось!