Мы, радисты, с интересом рассматривали Наташу. Это была девушка среднего роста, стройная, светлые волосы, но особенно нас восхищала ее одежда — на ней была ладно сшитая гимнастерка, новая пилотка, короткая юбка, новый офицерский ремень и на боку — кобура с пистолетом «ТТ». Подробности ее фронтовой жизни мы не знали, но по какому-то праву ей было разрешено ношение пистолета, в то время как в роте такое оружие имели только офицеры. Ремень был затянут до предела, поэтому талию девушки, казалось, можно было обхватить пальцами.
Андреев же был тощ и высокого роста, тоже — светлые волосы, плотно примятые на голове, и когда он лежал на нарах, укрывшись плащ-палаткой, сверху вырисовывался его костлявый силуэт.
Зрелище было любопытное: в тесной землянке сидят в уголке принаряженные девушки, в другом углу — рация и мы, радисты, с наушниками на голове, а в «постели» лежит тощий Андреев! Кстати, ему почему-то всегда не везло: часто попадал в невинные истории, за что получал наряды вне очереди, со многими своими товарищами переругался. На лице его всегда была кислая гримаса, а смеялся он редко и как-то кисло.
Андреева я встретил в 60-х годах (он работал крановщиком на мощном, 25-тонном строительном кране). Мы обнялись, поприветствовали друг друга, вспомнили дела давно минувших лет. Он рассказал, что живет хорошо, есть семья, давно работает крановщиком, специальность освоил в совершенстве, заработок весьма высокий. Кроме заработка по основной работе, бывает «халтура». «И тогда, образно говоря, деньги стелют под гусеницы крана», — сказал Андреев. Я это тоже хорошо знал, ибо всю жизнь занимался строительством, ценность 25-тонного крана в любых ситуациях была высокой.
Помощником командира взвода был у нас старший сержант Афонин Василий Иванович. Мы его за глаза звали «Чапай». Это был франт, всегда подтянутый портупеей и офицерским поясом с планшеткой на боку. Сапоги у него всегда блестели, ибо чистил он их по несколько раз за день. По характеру это был душа-человек, веселый, общительный. Со взводом хорошо ладил, мы его уважали, но в то же время он был и «своим», как все бойцы. На руке носил огромные часы «Кировские», переделанные с карманных на ручные. В то время часы были редкостью, и у нас во взводе они были только у Василия Ивановича, да у командира взвода лейтенанта Борисова.
У Афонина с первых дней формирования роты завелась дружба, а затем и любовь со связисткой Шурой. По характеру она была под стать Василию Ивановичу — толстенькая хохотушка, среднего роста, розовые щеки, красивые ноги, светлые волосы. Шура часто приходила к нам в землянку с подружкой. Подружка мирно болтала с дежурившими на радиостанции радистами, а Василий Иванович с Шурой, за примитивной перегородкой, на нарах забавлялись своими делами, дружно хохотали, перекидывались шутками-прибаутками. Василий Иванович и Шура прибыли с Большой земли, ни тот ни другая блокады не знали, поэтому были на зависть жизнерадостны, веселы.
Мы же, радисты-доходяги, в это время мало думали о девушках. Хотя и были возможности поухаживать, но то ли по молодости, то ли из-за прошедшей голодной зимы относились к девушкам прохладно, шуры-муры не заводили и ограничивались короткими беседами в землянке или при встречах в роте.
Довоенное воспитание было довольно старомодным, не в пример нынешнему, «перестроечному», мы очень были стеснительными и скромными.
Я уже говорил о моем сближении с Астафьевым Николаем. Мы часто в связке «парой» ходили на задания в батальоны укрепрайона. Нельзя сказать, что это была дружба, но по каким-то признакам он «тянулся» ко мне еще в ЛШВРС, когда несколько раз угощал студнем, принесенным ему родственниками, жившими в Ленинграде. Здесь тоже, в Рыбацком, в Славянке, когда я шел на задание и нужен был напарник, всегда желание изъявлял Астафьев. Так мы с ним еще долгое время колесили в треугольнике Нева — Колпино — Славянка. Парень он был скромный, тихий, немногословен, одет опрятно. При своем высоком росте, с черными волосами на голове и бровях выглядел весьма привлекательно, однако знакомств со связистками не водил. Вскоре его перебросили на рацию в ОПАБ, и дальше пути наши разошлись, хотя иногда случайно встречались. А затем он вообще исчез. Только много позже, после войны, при встречах, организованных Советом ветеранов, я от Ефимова узнал, что Астафьев был несколько раз ранен и теперь живет в Ленинграде на Лиговском проспекте. По какой- то важной причине не участвовал во встречах, хотя приглашение ему посылали. Я все время собирался навестить его, но, как всегда у нас, русских, водится — «недосуг», не хватает времени. А потом мне сообщили, что Николай Астафьев умер. Так мы с ним и не повидались.