Здесь, в Рыбацком-Славянке, завязывалась наша фронтовая дружба с Алешей Чапко, Евгением Яковлевым, Сашей Григорьевым, Евгением Курнаковым, Исаем Дронзиным, Николаем Муравьевым, Алексеем Ефимовым, другими радистами. Так случилось, что мы вместе прошли бок о бок всю войну, и продолжали дружить и встречаться все послевоенное время. По мере воспоминания я попробую описать портреты этих ребят, а сейчас остановлюсь на самой яркой, на мой взгляд, личности — Николае Николаевиче Муравьеве, Он на год или два был старше нас всех (я уже писал, что все радисты были 1923 года рождения, имели среднее или незаконченное среднее образование). Выше среднего роста, с густой темной шевелюрой, худощавый, большая голова, глубоко сидящие глаза и очки. Взгляд у него был проницательный, в глазах светился ум. Пожалуй, во взводе он был самым мудрым человеком. На рации работал прилежно, но, что нас всех очень удивляло, так это его пристрастие к чтению книг и писанина дневников. Мы никак не могли понять, как этот человек в условиях войны, непрерывных бомбежек и обстрелов, постоянных лишений и заботах о хлебе насущном в весьма редкое свободное время что-то читает и пишет. Его писанина для нас была загадкой. Коля Муравьев был человеком скрытным и мало распространялся о своих записях. Если кто настойчиво приставал, он отвечал: «Делаю замечания о прочитанном». Где он доставал книги для чтения — остается загадкой для меня и сейчас. Ходил он в Рыбацкое и Славянку, общался с весьма редкими жителями этих поселков и там, видимо, брал книги для чтения.
Однажды нас всех поразило его предложение: в Славянке продают богатую библиотеку, там есть почти все русские классики — Л. Толстой, А. Чехов и т. д. Коля Муравьев предлагает собрать со всех деньги и купить для взвода хотя бы часть книг. Многие отнеслись к этому весьма скептически, но некоторые горячо его поддержали. Деньги по тем временам по сути были обесценены, так как основным товаром была еда, все же остальное стоило, по сравнению с продуктами, копейки. Можно было килограмм хлеба обменять на картину Айвазовского.
С Рыбацкого-Славянки иногда человека посылали с командиром в Ленинград по делам сугубо ротным. Кто попадал в такой вояж, пытался использовать эту командировку для посещения своего дома. Коля Муравьев в одну из таких командировок прихватил из дома приличную сумму денег. Его родители жили в деревянном жилом доме на Крестовском острове, на берегу Невки у самой стены стадиона «Динамо». Каким образом им всю блокадную зиму 1941–1942 годов удалось держать в хлеву возле дома корову — уму непостижимо. Отец Николая по сути жил всю зиму вместе с коровенкой в хлеву и охранял свое чудо от голодающих. Почти каждую ночь предпринимались попытки бандитов проникнуть в хлев, и надо было обладать недюжинными способностями, дабы отстоять свою «собственность». Уже много позже после войны отец и мать Коли Муравьева рассказывали о страхах и изнурительной борьбе за сохранность коровенки. Видимо, отец Николая сумел в парке Крестовского острова накосить достаточное количество сена, чтобы продержать зимой в хлеву корову.
В ЛВШРС я с Колей не встречался, но в Рыбацкое он прибыл выглядевшим намного лучше нас, так как ему из дому во время голода была существенная поддержка. Об этой интересной семье я постараюсь потом, как-нибудь, более подробно рассказать. Теперь же моя цель — как можно подробнее вспомнить военное время.
Так как деньги не ценились, о чем я уже говорил, то нужную сумму для покупки книг довольно быстро собрали. Лично я в это время этим делом не интересовался, но ради «компании» тоже внес какую-то сумму. И вот у нас в землянке появились огромные кипы книг. Коля Муравьев продолжал их «глотать», да и кое-кто из ребят на досуге пристрастился к чтению. Муравьев же продолжал распалять интерес однополчан к своей писанине. Особенно разбирало любопытство Женю Яковлева. В отсутствии Николая он все время заводил разговор на эту тему: «А что это Муравьев все время пишет?» Здесь надо отметить еще такую деталь. По части разговоров на политические темы каждый понимал, что язык надо держать за зубами. Хотя все мы были не такими уж верными ленинцами-сталинцами, но каждый знал о возможных последствиях за болтовню на политические темы, ибо тридцать седьмой год все помнили хорошо.