«Люди забыли свои подлинные интересы, свои конкретные интересы, — писал в 1817 году о революции Тьерри, — но было бы бессмысленно пытаться указывать нам на невозможность достижения наших целей, которые вытеснили конкретные интересы... Ведь здесь властвует история, она говорит за нас и заставляет замолчать голос рассудка»[65].
Минье понимал это лучше своих последователей из среды умеренных либералов.
«Пожалуй, было бы слишком смело утверждать, что дело могло принять только такой и никакой иной оборот; однако можно с уверенностью сказать, что с учетом причин, вызвавших ее, и страстей, которые ее двигали и которые она пробуждала, революция не могла не проходить именно в такой форме и не привести именно к такому результату... Возможности предотвратить ее или направлять уже не было»[66].
Я вернусь к вопросу о революции как стихийном явлении, неподвластном человеку, в следующей главе. Подобный вывод — один из самых характерных и важных, сделанных на основании опыта Великой французской революции.
Тем не менее не следовало ли ожидать, что умеренные либералы периода Реставрации, как и их нынешние преемники, будут высказывать сожаление по поводу не поддающегося контролю потрясения, которое испытала Франция? И если ревизионисты правы, считая охватываемую революцией четверть века годами «жестокого потрясения» (une peripetie cruelle), после чего жизнь снова вошла в нормальный ритм, не следует ли из этого, что умеренные иногда размышляли над тем, сколь непомерно дорогой ценой пришлось заплатить за столь скромные достижения?[67] Ведь мог бы кто-то из них даже испытывать ностальгию по старому режиму, подобную той, которую туристы порой отмечают у интеллектуалов стран Европы, сбросивших иго Габсбургской монархии в дни их дедов и прадедов? Не следовало ли ожидать массового устремления назад к монархизму, поскольку основы жизни людей были подорваны столь сильно, а получили они столь мало?[68]. Однако ничего подобного не произошло.
Либералы эпохи Реставрации, сколь бы ни были они напуганы событиями но Франции, не отрекались от революции \47\ и не считали, что она нуждается в оправдании. Более того, их историографию один современный им английский консерватор рассматривал как «общий заговор против Бурбонов — поразительный факт оправдания происшедшей революции и тайный призыв к новой»[69]. Он имел в виду Адольфа Тьера, которого даже в 20-х годах прошлого века едва ли можно было обвинить в излишнем радикализме[70]. Сколь бы ни были велики эксцессы времен революции, возникает вопрос: а может быть, это был лучший выход? Франсуа Ксавье Жозеф Дроз, переживший в своей молодости годы террора, выразил эту мысль так:
«Не будем уподобляться тем из древних, кто, напуганный гибелью Фаэтона, просил богов оставить их жить в вечной мгле» [71].
Самое удивительное в позиции либералов Реставрации — это их нежелание отречься от периода революции, который они же сами и осуждали, а именно от 1793—1794 годов — правления якобинцев, свергнутых затем умеренными. Они, конечно, предпочли бы, чтобы революция не пошла дальше 1789 года, дальше «Декларации прав человека и гражданина», чей либеральный характер постоянно подчеркивал Токвиль, или, если говорить конкретнее, принципов Конституции 1791 года[72]. И все же не сам ли Гизо выступал в защиту революции как таковой, считая, что она являет собой «необходимый этап развития общества... страшно тяжелую, но законную борьбу права против привилегий»? Не Гизо ли не желал «отказаться от чего-либо в истории революции»?
«Я не стремлюсь очистить ее от чего бы то ни было. Я рассматриваю революцию как единое целое, я вижу ее достижения и ошибки, положительные и отрицательные стороны, ее победы и поражения... Да, я согласен, во время революции попиралась справедливость, подавлялась свобода. Я даже готов вместе с вами исследовать причины этих прискорбных явлений, более того, признаю, что эти преступления проистекают из самой сути революции»[73].
В отличие от тех, кто занимался подготовкой к празднованию двухсотлетней годовщины Великой французской революции, либералы времен Реставрации, при всей их умеренности, считали, что «в общем и целом, даже учитывая все совершенные в ее период преступления, революция была необходима»[74].
68
Это очевидно, и хотя скептики говорили о «в основном отрицательном результате» (bilan globalement negatif) в сельском хозяйстве и в других отраслях, даже Седийо фактически не отрицает, что «крестьяне приобрели больше, чем потеряли» (Ibid. — Р. 173, 266), что было в XIX веке общепринятой точкой зрения.
69
Essays on the Early Period of the French Revolution by the Late John Wilson Croker. — L, 1857. — P. 2.
70
Essays on the Early Period of the French Revolution by the Late John Wilson Croker. — L, 1857. — P. 2.
71
Цит. по: Nouvelle Biographie Generale. — P., 1855. — Vol. 13. — P. 810. В XIX веке читателям не надо было объяснять, что Фаэтон — астронавт из греческого мифа, сгоревший в момент, когда его колесница проносилась слишком близко от солнца.
72
В незавершенной второй части своего Ancien Regime. См. Kahan A. Tocqueville's Two Revolutions/Journal of the History of Ideas. — 1985. – No. 46. — P. 595—596.
73
Цит. по: Mellon S. The Political Uses of History: A Study of Historians in (he French Restoration. - Stanford, 1958. — P. 29 (далее: Mellon S. The Political Uses of History).
74
Цит. по: Mellon S. The Political Uses of History: A Study of Historians in (he French Restoration. - Stanford, 1958. — P. 29 (далее: Mellon S. The Political Uses of History).