Однако начиная с 1848 года он все больше и больше уделяет внимания возможности «подталкивания» революции влево, изменения ее характера целенаправленными усилиями политического авангарда. \61\ Именно эта стадия стратегической мысли Маркса стала отправной точкой для Ленина или, говоря точнее, для русских революционеров-марксистов, которые, как они думали, оказались как раз в ситуации, когда и буржуазия, и пролетариат были, очевидно, слишком слабы, чтобы выполнить возложенные на них исторические задачи. Политические противники Ленина окрестили его якобинцем.
Буонарроти в написанном в 1828 году «Заговоре равных» доказывает, что коммунизм происходит из якобинства. Той же точки зрения придерживались и французские ультралевые, пока после 1848 года бланкисты не заявили, что не Робеспьер, который не был настоящим атеистом, а эбертисты — подлинные революционеры, причем с ними определенно соглашался молодой Энгельс[98]. И он сам, и Маркс первоначально считали, что сторонником якобинской республики выступал «восставший пролетариат», тот самый пролетариат, чья победа в 1793—1794 годах могла быть только временной и была лишь «вспомогательным моментом самой буржуазной революции», поскольку не созрели еще материальные условия для замены буржуазного общества. (Это, кстати, один из редких случаев, когда Маркс использовал слова «буржуазная революция»[99].) Более полный анализ социального состава парижской толпы в 1789—1794 годах еще предстояло сделать; предстояло также четко разграничить якобинцев и санкюлотов, что заняло видное место в трудах по истории Франции, написанных исследователями левого толка от Матьеза до Собуля.
Иными словами, ничего нет удивительного в том, что Маркс открыто заявил полякам в 1848 году: «Якобинец 1793 года стал коммунистом в наши дни»[100]. И не удивительно поэтому, что Ленин не скрывал своего восхищения якобинцами и оставался равнодушным к нападкам меньшевиков, обвинявших его в первые годы нынешнего века в приверженности к якобинству, и к аналогичным обвинениям народников, сделанным, правда, с других позиций[101]. Следует, вероятно, также добавить, что, в отличие от других русских революционеров, Ленин, по-видимому, не обладал глубокими знаниями истории революционной Франции, хотя, находясь в годы первой мировой войны в эмиграции в \62\ Швейцарии, намеревался, чему есть свидетельства, восполнить этот пробел. Однако все написанное им говорит лишь об общем знании предмета, а также о знании им работ Маркса и Энгельса.
Однако, если отбросить все эти исторические изыскания, размышления Маркса о стратегии пролетариата в период после революции 1848 года (вспомним его «Обращение к Коммунистической лиге» в 1850 году — известный призыв к «перманентной революции») непосредственно связаны с проблемой, перед которой оказались большевики полстолетия спустя. На той же самой изредка произносимой Марксом фразе о «перманентной революции», то есть о конкретной возможности придания буржуазной революции более радикального характера, основывается критика Троцким Ленина, которая в конечном счете отразилась в противоборствующих теоретических положениях, выдвигаемых различными троцкистскими группами. Думаю, нет необходимости говорить, что в данном случае Маркс имел в виду именно Великую французскую революцию*.
*Самыми интересными из более поздних рассуждений о якобинстве сторонников радикальной революции представляются записи, сделанные Антонио Грамши в годы тюремного заключения. Они приводятся в приложении.*
Понятно поэтому, что вопрос о буржуазной революции имел для социал-революционеров значительный практический интерес и становился для них насущным в тех редких случаях, когда они действительно оказывались во главе революции. Он не потерял своей актуальности и поныне, о чем свидетельствуют споры в среде латиноамериканских левых революционеров, начавшиеся в конце 50-х годов нынешнего века, которые затем вылились в дебаты среди латиноамериканистов, сторонников теории «мировых систем» и «зависимости от метрополий». Вспомним, что основным предметом спора между ортодоксальными, придерживающимися советской ориентации партиями и различными группировками новых левых и левыми группировками марксистов-диссидентов (троцкистов, маоистов и последователей Кастро) был вопрос о том, стоит ли объединиться с национальной буржуазией против режимов, где главную роль играют землевладельцы, которых вполне можно отождествить с феодалами прошлого, и, естественно, \63\ против империализма, или же немедленно свергнуть буржуазию и установить социалистический режим*. Хотя в подобных спорах о судьбах «третьего мира», скажем, тех, что привели к расколу индийского коммунистического движения, не прибегали к прямым ссылкам на Великую французскую революцию, очевидно, что именно ее опыт лежал в основе столь долгих разногласий среди марксистов.
98
Bernstein S. Auguste Blanqui and the Art of Insurrection. — L., 1971. —P. 270—275; Маркс К., Энгельс Ф. Соч. (2-е изд.). — Т. 2. — С. 588—589.
101
См. Daline V. Lénine et le Jacobinisme//Annales Historiques de la Révolution Francaise. — 1971. — Vol. 43. — P. 89—112.