Я устраиваюсь в другом кресле у стола и читаю письмо вслух.
Дорогая Джина!
Помнишь те ночи после рождения Брэйди, когда он плакал без перерыва и никак не мог успокоиться – только если носить его на руках кругами по дому? Наверное, нет. Ты была тогда такой подавленной, такой измученной и тратила последние силы на Лили, предоставив мне заниматься новорожденным Брэйди…
Я не возражал. Я дорожил нашим с ним временем. Это только укрепляло нашу связь. Мы часами ходили по кругу: на кухню, вокруг стола, обратно в гостиную, вокруг стула, снова на кухню. Я разговаривал с Брэйди. Я давал ему обещания. Например, обещал, что всегда буду о нем заботиться. Что сделаю из него настоящего мужчину, которым все будут восхищаться и уважать.
Я поклялся, что никогда не брошу его. И не бросил. Это ты мешаешь нам встретиться.
Я знаю, ты настраиваешь детей против меня, Джина. Представляю, какую ложь ты рассказываешь им обо мне. Что ты за мать, если поступаешь так со своим ребенком? С собственным сыном? Что ты за мать, если заставляешь детей поверить, что отцу наплевать на них? Как ты можешь быть такой жестокой?
Это не должно было произойти. Ты не должна растить детей одна. Я должен быть рядом. Я – их отец. Мой долг – воспитывать их. Сделать из Брэйди настоящего мужчину.
Ты слишком мягкая, Джина. И детей вырастишь такими же. Боюсь представить, что станет с Брэйди под твоим крылышком. Он уже такой же слабый и жалкий, как ты? Позволяет себя контролировать? Беспрекословно тебе подчиняется? Ты вообще позволяешь ему быть самим собой?
Кто научит его быть настоящим мужчиной, Джина? Научит брать то, что ему причитается? Когда я приду за тобой, Джина, я хочу, чтобы ты поняла, почему я это сделаю. Потому что ты должна быть наказана за то, что творишь с моим мальчиком. За то, что скрывала его от меня и заставляла поверить во все плохое, что говорят обо мне. Когда он снова станет моим, я воспитаю его таким, каким, уверен, он сможет стать.
Этот мальчик для меня важнее всего на свете. Он – моя единственная ценность. Я не позволю тебе отнять его у меня. Я буду бороться за Брэйди до последнего.
Я приду за тобой, Джина. И за своим сыном тоже.
Дочитав, не отрываю глаз от отцовской подписи, пытаясь унять жжение в горле. Меньше всего сейчас мне хочется расплакаться перед Кевином.
Отец уже не в первый раз обвиняет маму, что она настраивает нас против него, но все равно тяжело это читать: во мне начинают прорастать росточки сомнения.
Потому что все так и есть, правда? Мама всегда рассказывала об отце только плохое. Конечно, у нее есть веские причины – я не могу закрывать глаза на те ужасы, которые он творил. Но у него была и другая сторона. Которую мама и Ланни отказываются видеть.
Однажды я видел в интернете ролик, в котором кто-то говорил о справедливости. Что нельзя судить о нас только по худшему в жизни поступку. Это ведь всех касается, правда? Даже таких, как мой отец?
Несколько секунд мы сидим молча. Потом Кевин спрашивает:
– Ты когда-нибудь задумывался, что он чувствовал, когда убивал в первый раз?
Вопрос удивляет меня. Я никогда об этом не думал.
– В смысле?
Кевин вертит в руках геймпэд.
– Он ведь планировал заранее, так? Как убивать и истязать девушек. Наверное, представлял себе, как это будет…
Я ерзаю в кресле: мне слегка не по себе от таких мыслей об отце. Но нужно смотреть правде в глаза – и хорошей и плохой.
– Ну, наверное.
– Как думаешь, почему он сорвался? Почему в конце концов решил убивать?
– Кто его знает… Он был психопатом.
Так всегда говорили мама и сестра. Простой ответ. Но не факт, что правильный.
– Не знаю, не знаю, – возражает Кевин. – Если он был психопатом, почему не убивал раньше? Много лет не похищал женщин, не пытал и не убивал. А потом бац – и однажды вдруг начал… Почему? Что случилось?
Пожимаю плечами. Разговор принимает опасный оборот. Не уверен, что хочу знать ответы на эти вопросы.
Друг подается вперед в кресле:
– Сколько тебе было, когда он убил свою первую жертву?
Кевин знает. Я рассказал ему все, что знал об отце. Он так же хорошо знает о «карьере» Мэлвина Ройяла, как и я. Но все равно хочет, чтобы я сказал вслух. Иногда Кевин ведет себя как придурок.
– Какая разница?