– Вы все сдохните! Все до единого! – рычал Вайс, переходя местами на анмодский. – Я вам сердца вырежу!
Когда стало ясно, что дверь слишком крепка, наёмник издал полный отчаянья вопль и обречённо опёрся на неё рукой. В висках стучала кровь, а череп словно пульсировал. Вайс отчаянно не желал верить в случившееся и проклинал собственное бессилие. Вдруг в давящей тишине, что нарушалась лишь тяжёлым сердцебиением, раздался негромкий голос.
– Эту дверь тебе не сломать. Просмоленная сосна, сам заказывал у плотника.
Вайс, тяжело вздохнув, обернулся и увидел уже знакомое ему, но так изменившееся лицо. Его освещал неровный свет масляной лампы, что стражники повесили напротив двери в камеру перед уходом. Похудевшее, грязное, заросшее щетиной, с обширными серыми мешками под глазами – в любом другом случае Вайс бы и не подумал, что оно может принадлежать Йоахиму Раухелю. Взгляд бывшего главы тайной службы не выражал ничего, кроме чудовищной усталости и безнадёжности, но Вайсу виделся в нём немой укор.
– Раухель, – выдохнул наёмник. – Когда эта змея сказала своим псам бросить меня к вам в камеру, я решил, что буду коротать дни с вашим гниющим трупом.
– Госпожа Морнераль кормит меня, поддерживает во мне жизнь... Для одной ей ведомых целей.
– Не услышь я ваш голос, подумал бы, что оказался прав. Воняет здесь так, будто и впрямь кто-то сдох.
– Крысы, – с тенью улыбки ответил Раухель. – Прибегают на объедки. И сами становятся едой.
– Морнераль скверно кормит? Потчует помоями?
– Как раз наоборот. Когда-то я любил имбирные пирожные, теперь тюремщик приносит их регулярно. И только их. Я оставляю крошки, на них приходят крысы. Разбиваю им голову камнем и ем.
В словах Раухеля слышалась странная гордость.
– «Когда-то любил»? – усмехнулся Вайс. – Вы же здесь не больше месяца.
– Неужели? – и без того безрадостное лицо главы тайной службы помрачнело ещё больше. – Я мог поклясться, что прошёл по меньшей мере год…
Рихард присел на грязную солому, служившую в камере подстилкой. Решив, что, раз уж сейчас возможностей покинуть это проклятое место нет и пока не предвидится, то почему бы не пообщаться с тем единственным человеком, что составляет ему здесь компанию. К несчастью, чем больше Раухель говорил, тем сильнее Вайс убеждался, что бывший глава тайной службы повредился умом. Он рассказывал о том, как лучше ловить крыс, сколько кирпичей в кладке каждой из четырёх стен и какие голоса слышит по ночам, при этом всегда говоря «однажды», словно всё это случалось с ним когда-то давно. Не было в его словах лишь одного – надежды на спасение. Вайсу казалось, что, попади он в заключение, думал бы лишь о плане побега, но Раухель, похоже, был не таков. Наконец, устав от бесконечных и начавших повторяться историях сокамерника, он сказал:
– Чёрт бы вас побрал! Вы сидите здесь целый месяц и ни разу не подумали о том, чтобы сбежать?
Ответом ему был настолько апатичный взгляд, что Вайс окончательно понял: этот человек не только не способен на побег, но даже не в состоянии допустить мысль об этом.
– Не выйдет, – коротко сказал бывший глава тайной службы.
– И что же? Гнить нам обоим теперь здесь до самой смерти?
Раухель кивнул. Вайс пробормотал одному ему известную фразу на анмодском и отвернулся к двери. Свет по ту сторону решетчатого окошка не давал надежде угаснуть. Но, скорее, то была уже отчаянная и бессмысленная в своём упорстве надежда обречённого человека. Рихард был готов сию же секунду вновь начать колотить проклятую дверь. Как бы крепка не была эта просмоленная сосна, но на сотый или тысячный удар она всё же должна поддаться. Он поднялся на ноги и вновь услышал голос Раухеля.
– Помню, у вас был при себе кинжал. Сейчас он с вами?
– Нет. Его у меня больше нет, – буркнул Вайс, не оборачиваясь.
Раздался грустный вздох, и Раухель заговорил вновь.
– Дверь в камеру, дверь в темницу, дверь в большой зал или задний двор, ворота замка, ворота города… У каждой люди. Стражники с оружием. Знаете, при мне из этой темницы никто не сбегал. Если вас не отпустят, то единственный способ покинуть её – смерть.