- Понял, што тут?
- Чуток.
- Скажешь кому - головой ответишь. Ложь здесь написана, злая ордынская ложь!
- Да рази мы не понимаем? - Ополченец прямо посмотрел в глаза Олексы. - Словечка не оброню.
Адам ждал с недоумением и тревогой, Олекса сунул ему в руки пергамент.
- Читай!
"Во имя Христа-спасителя и всех святых заступников наших! Плачь, мать-страдалица, земля русская, плачь и молись! Под Переелавлем полегла рать православного воинства в битве с бесчестным царем ордынским. Сложил голову святую заступник наш и надежа - великий князь Димитрий Иванович, а с ним князь Володимер Ондреевич и много других славных князей и бояр. Православные братья! Царь ордынской спешит к Москве со всем нечестивым войском. Распаленные злобой мурзы хотят, чтобы вы своим упорством разожгли Тохтамыша против себя. Они скажут ему, будто вы отказались платить выход в Орду и первые подняли меч. Теперь хан утолил злобу кровавым делом, он согласится принять от вас выход и уйдет в степь без большого приступа, чтобы не губить своих. Пошлите к нему мирных послов, соглашайтесь на любой откуп, лишь бы ханские тумены отошли. Примите любого государя, коего он поставит над вами. В этом лишь теперь спасение, ибо защитник наш Димитрий Иванович уже предстал очам всевышнего. Ради всех святых молю вас принять совет христианина, не своей волей находящегося в стане врагов. Да будет над вами покровительство всемилостивого Спаса и святой Заступницы русской земли!"
Адам проглотил сухой комок, медленно свернул пергамент, не в силах сразу осмыслить прочитанное.
- А ежели правда?
- Вот! - гневно вскричал Олекса. - Вот чего они хотят, собаки: ты бледнеешь, Адам! Не верю, ни единому слову не верю в сей подметной вражеской грамотке! - Ближние ополченцы стали с тревогой оглядываться на начальников, Олекса убавил голос: - Выбери сам подслухов, я пойду к Остею. Эта зараза не одна могла залететь к нам. Могут быть и похуже.
- Куда уж хуже-то, Олекса Дмитрич? - Широкие плечи Адама устало сутулились.
В полдень Кремль снова взбудоражило сильное движение в стане врага. Во Фроловскую башню пришел Остей в сопровождении бояр и святых отцов. Архимандриты Симеон и Яков благословляли ополченцев, Морозов, распушив бороду, сердито оглядывался, выискивая непорядок; с его лица сошла одутловатость, беспокойные глаза смотрели как болотца в пасмурный день. Брони он по-прежнему не носил, одет в бархатный кафтан, на голове - низкая шапка из щипаного бобра. Однако мечом опоясан и на сафьяновые сапоги надеты золоченые шпоры, словно собрался на выезд.
- И как вы тут дышите, сатаны? - бросил на ходу пушкарям, вслед за Остеем поднимаясь на верхний ярус.
- Эт што! - дерзко ответил Беско. - Ты заходь, Иван Семеныч, как палить станем - то-то нюхнешь адского духу. Татарин и тот шарахается от нево, как черт от ладана.
- Не дерзи, смерд. - Боярин остановился на лестнице, обернулся, строго глядя на Беско, состроившего дураковатую рожу. - Придет час, и бояре за меч возьмутся.
- Дан вон жа боярин-то. - Беско глянул на Олексу, тот показал ему свой кулачище, парень осекся.
- Вавила где? - спросил сверху Остей. Ему объяснили.
- Сколько тюфяков порвано?
- Семь тюфяков и одна великая пушка, государь.
- Слышь-ка, Иван Семеныч, ты пошли свово сотского с людьми - пусть снимут тюфяки с москворецкой стороны и перевезут на место порченых. Там оставить два, где Устин-гончар укажет, чтоб сигнал подать. Не мешкай, Иван Семеныч.
Морозов, ворча, стал спускаться. С площадки пушкарей через внутреннюю бойницу отдал сердитые распоряжения оставленному внизу сотскому своей дружины.
- Слава богу, однако, - негромко сказал Адам, - што самолично сложил с себя воеводство Иван Семеныч.
- Не греши, сыне, - строго ответил архимандрит Яков. - Отец Симеон тоже вон корил Морозова, а не по вине его: вправду был он болен, а можно ли в таком виде воеводствовать? Строг Иван Семеныч, да у строгого пастыря и телушки бычков приносят.
Адам промолчал. Он тоже понимал, что великий князь доверил Морозову воеводство не случайно. Если боярин брался за дело ретиво, оно в его руках горело. Только Морозов ретив бывал лишь в тех делах, которые сулили ему выгоду.
Серое небо над Кремлем будто посветлело. Ночью шел мелкий водяной бус, он прибил пепел на сгоревшем посаде, и с верхней площадки башни виделось далеко. Кольца ордынских юрт сливались в громадный полумесяц, охватывающий Кремль; за Неглинкой теснились телеги, шатры, табуны. От площади, прилегающей к сгоревшей Фроловской церкви, в обе стороны строились тысячные конные отряды - как будто Орда готовилась к военному смотру. Желто-кровавое знамя исчезло, теперь над большой белой вежей - китайковое, в зеленых разводах полотнище с большим золотым полумесяцем на пике древка и золотыми кистями. Рядом со знаменем развевался громадный рыжий бунчук на золотом древке. Разведчику Олексе больше, чем кому-либо из находящихся в стрельне, было понятно значение перемены знамен. В ней угадывалась связь с тем, что он прочел в подметном письме. Тревога Олексы росла. Желто-кровавое знамя означало войну без милости и пощады, такая война уже шла, и тут все ясно: врага надо бить. Но если сменилось знамя, значит, хана под стеной и в самом деле могло не быть, выходит, что осаду Кремля вели его мурзы? Громадный рыжий бунчук - личный знак хана, значит, он только что появился? Страшно не увеличение степного войска под стенами крепости, страшно то, что как бы подтверждалась весть о разгроме княжеского войска. Для Остея и Морозова ордынские стяги - это письмена для неграмотного, и Олекса решил молчать, потому что не верил в гибель Донского и Храброго. Там, где Васька Тупик, Иван Уда, Андрей Семенов, Тимофей и Василий Вельяминовы, Михаил Морозов, Захар Тетюшков, Федор Кошка, где Василий Ярославский и Федор Моложский, чудом уцелевшие в Куликовской сече, где Дмитрий Ольгердович и многие другие, не менее славные, где, наконец, брат Пересвета Ослябя, там не мог погибнуть князь Донской.
Остей и вернувшийся Морозов о чем-то негромко разговаривали, не отрывая глаз от вражеских сонмов. Войско Орды наконец сомкнулось в сплошную стену, от большой кучки мурз в нарядных одеждах и жарко блистающих бронях отделились трое и направились к воротам крепости. Скоро стала различаться длинная посольская мантия на переднем всаднике. Олекса ожидал снова увидеть ханского шурина Шихомата, но ко рву приблизился незнакомый мурза с угрюмым тяжелым лицом. Один из сопровождающих бирючей поднял широкогорлую серебряную трубу и трижды громко протрубил.
- Дозволь, княже, поговорить с послом? - попросил Морозов.
- Стой тут, Иван Семеныч! Олекса! Тебе не впервой поди спроси: чего он хочет?
Олекса сбежал по лестнице с верхнего яруса, вышел на прясло башни, приказал стрелкам убрать забороло, встал открыто между зубцами.
- Кто вы и чего вам надо? - крикнул вниз.
Толмач наклонился к мурзе, быстро заговорил. Тяжелолицый поднял глаза, произнес несколько слов.
- Перед вами посол великого хана Тохтамыша - его личный тысячник Карача! - закричал бирюч. - Именем повелителя Великой Орды он требует открыть ворота города для посольства.
- Одному вашему мурзе мы уже говорили: запоры московских ворот заржавели и не поддаются. А теперь мы заложили их камнем - дня не хватит разобрать.
- Я - личный посол великого хана, который только что сам пришел к Москве с главным войском, - повторил мурза. - Со мной грамота повелителя к вашему князю Остею и его боярам. Ваш отказ отворить ворота послу будет принят как оскорбление.
- Я же сказал вам: заложены ворота. А грамоту можем принять: сейчас принесут веревку.
Выражение злобы прошло по лицу мурзы, но, будто спохватясь, он снова принял равнодушный вид.
- Я волен передать грамоту в собственные руки князя Остея. Мой бирюч должен так же объявить слово повелителя к вашему воеводе и всем московитам. Может ли князь взойти на стену?
- Ждите! Я спрошу его.
Олекса вернулся в башню встревоженный. Что за слово к москвитянам приготовил ордынский хан?
Остей уже сошел в пушечный ярус, разговаривал с Морозовым и святыми отцами.
- Может, впустить их, государь? - спросил Симеон. - Убудет ли от нас, коли один мурза по Кремлю прогуляется?