Теперь защитникам крепости оставалось только продать жизнь подороже. Но как забыть, что за тобой тысячи слабых и безоружных? Сейчас они набивались в храмы и монастыри, Олекса видел и бегущих по стене на москворецкую сторону. Трудно было рассчитывать на то, что стены святых обителей защитят от разъяренных врагов, но все же лучшее, что мог еще сделать отряд, - попридержать громил. Может быть, кому-то удастся уйти за москворецкую стену, переплыть реку и скрыться в уремах.
Цветные халаты вдруг словно растворились в сером конном потоке: видно, нукеры имели приказ не ввязываться в уличные бои. Хан дорожил своей гвардией. Проложив дорогу легким отрядам, она ушла за их спины, закрепляя отвоеванную территорию Кремля и накладывая руку на лучшую добычу. Орда снова растекалась вдоль стен на обе стороны, отряд Олексы, оттянувшийся в широкую улицу к Соборной площади, степняки лишь преследовали, издали осыпая стрелами, визжали, грозили оружием, уверенные, что эта конная горстка все равно будет окружена, притиснута к стене и выбита до единого. Зачем подставляться под острые русские мечи на пороге победы?
Враг уже проникал в соседние улицы и переулки, жадные до грабежей степняки рассеивались по подворьям, врывались в пустые дома в поисках добычи. В трех местах неизвестно от чьих рук занялись пожары, в безветрии качались громадные султаны черного дыма, подпертые столбами огня. Соборная площадь пуста, храмы заперты, из них льется громкое, протяжное пение. Ломиться в двери напрасно да и бессмысленно: драться на папертях - значит обратить новую злобу врагов против беззащитных людей. В боковых улицах звенело железо, слышались ярые кличи и хрип дерущихся. Где-то у середины неглинской стены, за монастырем, слышалась ожесточенная сеча - не иначе кузнецы и кожевники, в этот день оставленные под стеной, в резерве, сдерживали распространение врага. А ведь в кремлевский угол, к Свибловой башне, стоящей над устьем Неглинки, собьются бегущие на подол, там имеется еще крохотная надежда спастись. Олекса мог проехать Кремль с завязанными глазами. Подав знак дружине, он ринулся в боковую улицу, держа на монастырские купола. Впереди теснился выскочивший навстречу отряд степняков, какие-то люди катались по земле, рыча, молотя друг друга кулаками. Конные бросились наутек, дерущиеся вскочили, один, бритоголовый, в бархатной епанче, кинулся в подворотню, но ражий бородач в армяке успел схватить его за шиворот, повернул, и Олекса увидел совиное крючконосое лицо. Жирошка! Узнал и второго - воротник из Фроловской башни. Бородач, располосовав рубаху на груди Жирошки, рвал с его шеи какой-то предмет так, что голова противника моталась, как неживая. Олекса осадил коня, воины с разгону стали обтекать его.
- Гляди, боярин! - Воротник показывал ему овальную пластину с неясным изображением. - Гляди, какие жабы у нас завелись! Он татар к терему князя вел, я было камнем ево, да промахнулся.
- Кончай и прыгай на круп лошади!
- Поспешай, боярин! Мне ишшо одного июду поймать надо. С ево пайзой небось доберусь. - Бородач одним ударом свалил задыхающегося Жирошку, сел ему на грудь, стал затягивать на шее шелковый шнур, на котором изменник носил ханский знак, дающий ему неприкосновенность в ордынском войске. Лицо Жирошки посинело, глаза выкатились, Олекса отвернулся, пришпорил коня. Он не хотел, чтобы это видела Анюта. Тысячи кровавых смертей не так отвратительны, как удушение одного предателя. После этого начинаешь ненавидеть людей и жалеешь о том, что родился на свет.
Отряд вылетел из кривой улицы, спускающейся к неглинскому подолу, и оказался перед толпой конных врагов, накапливающихся между стеной города и монастырской стеной. Толпа эта напирала на тонкую линию медленно отступающих в дальний кремлевский угол ополченцев. Сверху в ордынцев стреляли и швыряли камни. Но с внутренней стороны стена не имела защитных зубцов, и вражеские лучники ожесточенно поливали ее стрелами. Олекса с ходу врезался в беспорядочную массу всадников, она раздалась от удара, шарахнулась вдоль стены, ошеломленная, - с тыла ворвавшиеся в крепость степняки ожидали только своих. Навстречу взмыл торжествующий клич ополченцев: "Слава-а!" - их строй подался вперед, поднялись копья, пропуская русских всадников.
- Бачка-Ляксандра! Катай собак!..
Олекса, вздыбив коня, развернулся, увидел блеснувшие навстречу из щелей забрала глаза Анюты. Пока не выдала саврасая, не споткнулась в сече, не уронила всадницу, не унесла в ряды врагов - идет за рыжим через все страхи.
- Анюта! - Олекса поднял забрало. - Скачи к Свибловой. Пусть там немедля отворят ход, и всех, кто сбегается к башне, - выпускать за стену! Скачи!
- А ты?
- Скачи, не теряй время, я буду!
Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Свиблова башня имела небольшой ход, запертый толстой стальной дверью, он выводил прямо к слиянию Неглинки с Москвой. Ходом иногда пользовались князья и их ближние, если хотели незаметно покинуть город. Через дверь Свибловой башни можно было сразу попасть на струг и так же со струга войти в Кремль. С началом осады дверь заложили камнем, но разобрать его не трудно.
Проскочив за линию ополченцев, конники развернулись навстречу врагу. Хвост застрял в толпе степняков, там остро высверкивали мечи, кто-то яростно выкрикивал:
- Гей, русичи! Круши-ы!..
Линия ополченческих копий гнулась, смертно жаля врагов, отступала под их напором; конники стали стрелять с седел, метали через головы своих тяжкие палицы. Почти все они растеряли копья, а без копий удержать противника тяжело - толпа серых всадников между монастырем и крепостной стеной росла, как ком сырого снега, скатывающийся с горы. Наверху уже мелькали редкие фигуры - вражеские стрелы продолжали опустошительную работу, грозя еще большей бедой: если враг по пустой стене прорвется к Свибловой башне - конец последним надеждам. Но люди сражались, а пока они сражаются, не все потеряно. Безысходность наступает, когда бросают оружие.
- Эгей, старшина! - зычно позвал Олекса Клеща, который рядом с сыном, таким же рослым и сухопарым, сражался в середине смешанного отряда кузнецов и кожевников. - Дай своим отдохнуть! Все, слуша-ай! Разом, между конными - назад! Бего-ом!
Всадники, рассовав луки в саадаки, уже обнажили мечи. Ополченцы, расстроив ряд, бросились назад между конными, и сотенная лава ринулась вперед, к своим, продолжающим рубиться в плотном вражеском окружении. Степняки от первого наскока начали подаваться, кони пошли по кровавым телам. Враги орали в лицо, орали под копытами. Выбитые из седел, зверея, кидались под лошадей, вонзали мечи и кинжалы в незащищенные животы, лошади грохались, роняя всадников, а всадники, спешив, продолжали резню. Внезапно отряд налетел на стену копий. Ордынцы спешивались, сообразив, что в теснине только так можно воспользоваться численным превосходством. Сразу три железных острия уперлись в зерцало на груди жеребца, четвертое тыкало в его окольчуженную морду, и Олекса, резко отвернув, ощутил удар в стальной набедренник, налокотником отшвырнул тянущееся к груди копейное жало. Достать мечом копейщиков не было возможности. Конь дико взвизгнул, уколотый в бок, у Олексы потемнело в глазах от гнева, он вздыбил озверелого от боли скакуна, свирепым ударом шпор послал наискось через страшную заросль, услышал треск ломающегося древка и оказался во вражеском окружении. Конь не упал, и это спасло всадника.