Окруженные, жестоко стиснутые врагами русские ратники у знамени полка еще не могли видеть, как от печальных осенних перелесков, сомкнувшихся у края полей, катилась, сверкая бронями и клинками, лавина конницы под стягами цвета запекшейся крови.
Тупик увидел конный дозор степняков, когда из-за дубрав уже доносился гул сечи. Кличи русских едва различались в угрожающем реве ордынских тысяч, и Тупик послал Николку навстречу полковому воеводе с одним словом: "Спеши!" Вражеских дозорных гнали в пяту в полной уверенности, что они приведут к ставке военачальника - полка-то эти соглядатаи не видели, а одна русская сотня окажется там в западне. На скаку обогнув рощу, скрывшую беглецов, сакмагоны вылетели на полевую дорогу менее чем в полуверсте от кургана, близ которого толклись скученные табуны ордынских лошадей. Над курганом пестрели большие стяги, под ними толпилось множество спешенных и верховых.
- С нами крестная сила! - крикнул Варяг, указывая на тысячу всадников в зеленых халатах. Это был ударный, личный отряд темника. Но взгляд Тупика приковали табуны.
- Микула! Додон! Со своими десятками пугните коней. Живо!
Двадцать разведчиков, взвыв по-волчьи, рассыпанным строем ринулись к табунам. Первым, припадая к гриве, скакал зверовидный Кряж. Когда этот "лесовик" рявкнет медведем, ордынские табуны придется собирать от Можайска до Москвы. На кургане началась суматоха, две ближние сотни ордынского чамбула стали поворачиваться к русским. Тупик выдернул меч.
Из-за рощи накатил топот - полк оказался ближе, чем думали разведчики. Тупик выхватил значок у сигнальщика, и передовые сотни, повинуясь его командам, сбавили бег, стали расходиться веером в ширюкую лаву. Вот и пришлось повоеводствовать - чему не научит война! Молодой боярин Григорий Михайлович во весь опор мчался к нему, видно, хотел что-то спросить. Тупик понял: надо командовать не теряя минуты - вражеский резерв смешался.
- Григорий! - закричал в лицо возбужденному воеводе. - Бери первую, обходи слева, отсекай от табунов и можайской дороги! Я со второй и третьей ударю на курган.
Тупик не дождался выхода всех отрядов - не было нужды: в глазах ошарашенных врагов русская конница теперь бессчетна. Орлик всхрапнул от сильного укола шпор, сорвался с места в карьер. Знакомо загудел ветер, врываясь под шлем, седая жнива понеслась под копыта, закрутилась, закачалась, разрастаясь, зелено-бурая тьма ордынского чамбула. Припадая к гривам, крутя над головой сверкающие мечи, скакали рядом Варяг и Дыбок. Позади катился чугунный топот увлеченных в атаку сотен. И вдруг конница врага распуганным стадом, в середину которого прыгнул барс, шарахнулась в стороны, редея, разорвалась на две части: меньшая кинулась назад, к долине Рузы, - под мечи обходящей тысячи, большая, обтекая курган, устремилась к знамени своего темника, добивающего пешую русскую рать. "Чудны дела твои, господи! - изумился Тупик. - Нукеры Великой Орды, не скрестив даже мечей с русской ополченческой конницей, бегут от нее, словно козы от волка. Вот она где заговорила, Непрядва!" Он-то боялся, что конные ополченцы не выдержат удара панцирной гвардии темника.
Часть врагов при развороте скучилась, и сотня разведчиков первой ворвалась в их задние ряды. Перед Васькой были только незащищенные спины, и он крестил эти по-крысиному сгорбленные спины с незнаемым прежде мстительным злорадством: "За Москву! За Можайск! За Серпухов! За Звонцы!.."
Желто-зеленое знамя темника металось вдали, сигналя какие-то приказы, но бегущие уже не могли остановиться, понять, что же происходит, - они мчались на скученные толпы своих конных, обступивших пеший полк. Воины Тупика глубоко вклинились в раздерганные порядки бегущих, сотня распалась на десятки, враги теперь скакали не только впереди, но и с боков, даже сзади. Яро вопя, Дыбок вдруг прянул в сторону, погнался за удирающим мурзой в золоченой броне.
- Назад, Мишка, назад! - остерегающе закричал Тупик, видя, что мурза увлекает преследователя в гущу зеленых халатов. Но Мишка уже оторвался, его светлая кольчуга словно прожигала серо-зеленое месиво бегущих. Не обращая внимания на других врагов, он коршуном настиг мурзу, тот взмахнул руками, завалился в седле, исчез в толпе конных. Тупик, Варяг, те, кто скакал рядом, стали поворачивать за Дыбком, уже догадываясь, что последует дальше. Враги шарахались от сакмагонов, и Тупик видел, как Дыбок прыгал с лошади. Сзади набегала толпа рассеянных нукеров, гонимых ополченцами, но крики предостережения не достигали Мишки. Он уже насел на поверженного - срывал с него дорогой меч в украшенных каменьями ножнах, золотой пояс с кошельком, рвал застежки панциря. Что Мишке толпы бегущих врагов, когда в руках состояние! Тупик не доскакал до него каких-нибудь тридцати шагов, когда усатый нукер на полном галопе опустил пику, ударил склоненного русского, и острие пришлось между оплечьем и шлемом. Бармица не выдержала - пика прошла шею насквозь, тело Мишки мотнулось и опрокинулось навзничь. Алешка взревел, кровеня шпорами бока своего пегаша, кинулся за убийцей дружинника. Тупик только оборотился на погибшего. Будь ты проклята, человеческая жадность! Скольких сгубила и скольких сгубишь еще! Знал же он, знал, что жадность доводит Мишку до мародерства, а мародеры на войне долго не живут. Ведь и тогда, под Переславлем, как после узнал Тупик, Мишка обобрал раненого мурзу еще до окончания боя. Другого Васька, пожалуй, выпорол бы для науки, Мишку - не мог. Может, ее прежде и не было, настоящей-то вины перед Мишкой Дыбком, а теперь есть. Непоправимая вина, которая не забудется до смерти, - сгубил попустительством…
От русского стяга конные степняки хлынули навстречу своим зеленым халатам, столкнулись, смешались беспорядочной громадной толпой - за ордынскими рядами воины обходящего полка уже видели багровые стяги и сверкание мечей дружины Владимира Храброго. Над полем сечи теперь царили боевые кличи русских отрядов, и словно воскресали разрушенные врагом города, прорастали колючим железным лесом, неудержимо наступая на захватчиков.
- Москва-а! - во всю силу легких закричал Тупик.
- Москва-а-аа! - раскатом отозвалось поле, а над головами смятенных крымчаков навстречу летело:
- Непря-адва-а!..
Они грозно сомкнули два своих крыла, "Москва" и "Непрядва", сметая толпы ошалелых степняков к дубраве - на окровавленные копья воинов Константина Боровского. Уже стяг пешей рати, так и не сорванный врагом, остался за спинами русских конников. Лишь нескольким десяткам ордынских всадников удалось бежать с поля сечи. С опущенными копьями броненосные дружины двинулись на охваченных паникой степняков, смертно жалящий обруч окружения начал сжиматься. Впервые за полтораста лет вооруженной борьбы с Ордой равное по численности войско русского князя окружило многотысячную степную конницу. Подобного прежде не случалось даже в междоусобной борьбе ханов. В середине окруженных жалобно заржали лошади и отчаянно, тоскливо, жутко, как убиваемые собаки, закричали люди, схваченные давкой. Чамбулы растеряли свои значки, желто-зеленое знамя темника было затоптано в кровавую грязь вблизи русского стяга, а где сам Кутлабуга, никто не знал. В середине стиснутой толпы сражаться крымчакам было не с кем, они душили друг друга, а по кольцу окружения на каждый ордынский меч приходилось два русских, на каждое копье - три русских. Вопли "Яман! Яман!" терялись, глохли в треске железа и кликах наступающих.
На стыке полков, где замкнулось кольцо, появился Владимир Храбрый. В железе от пяток до макушки, он медленно ехал к месту побоища и, откинув забрало серебристого шишака, осматривал кровавое поле своими холодными глазами, в которых не было радости от победы. Впрочем, враг еще сопротивлялся и мог отчаянным усилием, направляя удар в одно место, порвать петлю, наброшенную на его шею. Кто-то из бояр, примчавшихся на зов княжеской трубы, заговорил: положение противника, мол, безнадежно и его можно заставить сложить оружие. Князь жестко оборвал:
- Ежели вы и дальше будете наступать, как улиты, они сами заставят вас плясать под свои дудки. Не милосердствуй в бою, воевода! Удивляюсь, как татары до сих пор вашего мешка не порвали.
Бояре поспешно разворачивали коней, мчались к своим сражающимся отрядам. Громче заревели горластые трубы, русские броненосные сотни начали клиньями разрывать спертую массу окруженных. Лучники и самострелыцики облепили деревья за спиной пешцев Боровского. Каленые стрелы хлестали сверху в плотные толпы врага, и каждая находила цель. Дубраву оцепили конники - на случай, если бы степнякам удалось прорвать строй утомленных пеших копейщиков и скрыться в зарослях.