- Не я ли говорил Димитрию - на Юрия ему надеяться нечего? - сдержанно ответил Владимир. - А за доброе слово спасибо, отче. Не твоя ли это дружина? - Князь восхищенно оглянул броненосных витязей у ворот. Сергий улыбнулся:
- Я не князь и даже не епископ. Зачем войско простому чернецу? То новгородцы. С отцом Герасимом пришли.
- Новгородцы?! Вот это дело! Низкий поклон тебе, отче, за этакую помогу.
Герасим покачал головой.
- Меня хвалить не за че, Владимир Ондреич. То сам господин Великой Новгород срядил дружину. Буча там поднялась, как про Москву-то услыхали.
Владимир дал знак старшему воеводе, и под торжественный гром тулумбасов, пение рожков и труб войско вступило в ворота. Впереди конных дружинников четверка вороных лошадей с вплетенными в гривы траурными белыми лентами везла большой долбленый гроб, прикрытый багровым полотнищем, что развевалось в сражении над пешим русским полком. В этом дубовом челне уплывал в вечность рослый воин в четырежды пробитой серебристой кольчуге со знаком высшей воинской доблести на груди.
Анюта стояла в толпе женщин, всматриваясь в лица едущих за гробом дружинников, и не знала, что первым с поля победной сечи въезжает в город ее муж.
На заре следующего дня из лагеря на берегу Ламы и городских ворот выступило семнадцать тысяч конных и пеших ратников. Войско двинулось широкой дорогой - прямо на красное, дымное солнце, встающее из подмосковных лесов.
Тохтамышу, наверное, было бы легче, отхвати ему враг ногу или руку. Рассказы первых беглецов из-под Волока звучали обвинением крымскому темнику: он нарушил строжайший запрет ввязываться в сражения с большими русскими силами. Вспомнился завет Чингисхана: даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего хана. Кутлабуге до стотысячных армий далеко, а он уже плюет на приказы.
Когда копья ханских нукеров скрестились перед Кутлабугой, он понял, что его опередили, и проклял свое честолюбие: так и не пересел с текинца, бежать пришлось на утомленном коне, а заводных растеряли. Это же всего важнее - кто и какими словами первым расскажет хану о неудавшемся сражении. Отослав наянов, Кутлабуга остался ждать возле юрты владыки.
Подъехал Зелени-Салтан на горбоносом иноходце, и темник, всегда презиравший царевича, низко склонился. Зелени прошел в ставку, не проронив слова. Если бы мог Кутлабуга слышать разговор повелителя с сыном!..
- Великий хан, - заговорил с порога царевич, - шакал с оторванным хвостом отирается возле твоего шатра. Дозволь, я вставлю ему деревянный хвост?
Хан промолчал - он решал сейчас: немедленно уводить войско или все-таки подождать вестей от Батарбека и Шихомата?
- Повелитель, - продолжал Зелени, - я давно собирался тебе сказать: этот крымский шакал не только именует себя великим эмиром - он принял от фрягов королевскую диадему и часто является в ней перед войском. А знаешь ли ты, повелитель, что он возит за собой мешки с золотом? Зачем простому темнику собирать большую казну? Крымская земля славится чертополохами.
Хан с удивлением смотрел на сына. В интригах-то его наследник понимает!
- Зелени, твои нукеры достаточно ли храбры и ловки?
- Мои нукеры? - Царевич вопросительно уставился на отца и вдруг понял. По лицу его пошли красные пятна, в глазах метнулись волчьи огоньки. - Мои нукеры задушат бешеного быка!
- Позови к себе побитого темника и… успокой. - Хан зло усмехнулся. - Угости, как ты умеешь. Но лучше, если пир пройдет без шума - войску сейчас не до потехи.
Царевич поспешно вышел, опасаясь, что настроение хана переменится. С улыбкой приблизился к темнику.
- Эмир, ты ничего тут не дождешься, - сказал вкрадчиво. - Пойдем в мою юрту. Повелитель занят.
- Благодарю за милость, царевич, - невнятно ответил темник, - но я готов вечно ждать повелителя у его юрты.
- Эмир! Вечность дается нам не для пустых ожиданий, а для райских блаженств. Пойдем, эмир: через мой порог ты скорее попадешь к повелителю.
Тяжелый подбородок Кутлабуги задрожал. Неужто хан доверил своему кровожадному зверенышу допросить темника? А может, он хочет, чтобы темник получил прощение из рук Зелени? Ведь Акхози нет и надо готовить на царство этого хорька… Кутлабуга покорно поплелся следом, ведя в поводу заморенного текинца. По дороге к своей юрте царевич хвастал собственной военной добычей и даже не спросил о походе тумена на Можайск и Волок. Пропустив гостя в шатер, Зелени-Салтан задержался, чтобы распорядиться об угощении. Слуги тотчас принесли турсуки с едой и питьем, коня увели, у входа встали вооруженные нукеры, похожие на водяных буйволов. Через полчаса, уловив какое-то громкое слово в шатре, трое вошли под полог. И тотчас там раздался свирепый рев, сменившийся глухими ударами и рычанием, стенки юрты заколыхались, выкатился клубок сплетенных тел, из которого бешено рвался бритоголовый длинный Кутлабуга. Ударом ноги в лицо ему удалось опрокинуть одного "буйвола", вцепиться зубами в руку другого, тот завыл, как укушенная собака, и Кутлабуга перехватил нож из его руки, изогнулся змеей, ускользая от железной хватки третьего, всадил лезвие ему в бок. Но вскочить не успел - один из стоящих снаружи ударил его по голове обухом сабли, и темник растянулся на земле, изумленно вытаращив побелевшие глаза. На него навалились, растянули за ноги и за руки, один из стражников схватил за уши, как пойманного волка, прижал голову к земле. И тогда из-под полога юрты выскочил царевич с мучнистым, в красных пятнах лицом, сел на грудь темника, скаля свои мелкие белые зубки, медленным движением воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову, урча и повизгивая, омывая в крови бледные волосатые пальцы.
В тот день обнаружилось еще одно убийство. На воротах сожженной крепости разъездная стража обнаружила повешенного человека с ханской пайзой на груди. Кто-то свел счеты с важным ордынским доброхотом, но искать убийцу было некогда. Под вечер ханское войско покинуло до черноты оголенное, загаженное поле и поспешно двинулось коломенской дорогой. На пути отступления к нему присоединился Батарбек, счастливо избежавший встречи с полками Донского.
Разграбив пустую Коломну, степняки запалили ее и вторглись в рязанские владения. Отсюда, с рязанского порубежья, Тохтамыш отправил в Нижний Новгород Шихомата с княжичем Семеном, требуя от Дмитрия Суздальского выплаты даней в Орду. Кирдяпу он оставил при себе заложником.
Теперь у Тохтамыша не было нужды заигрывать с Олегом, и Орда шла так, как всегда ходила в чужих землях. Небо над Рязанщиной снова застлали дымы пожаров. Обманутый в своих надеждах Олег бежал из Переяславля с дружиной и укрылся в мещерских дебрях, за Окой. Страна оказалась во власти врага, каждый спасался, как мог. Если в московской земле степняки чаще держались крупными отрядами, опасаясь нападения, теперь они раскинули свой разбойничий невод сколько могли. Лишь вековой опыт позволял людям ускользать от арканов, однако везло не всем.
В конце сентября начались ранние холода. С прокоптелого, мрачного неба по временам сыпалась черноватая крупка, устилая седой порошей дороги и лесные поляны. Угрозы подступающей зимы торопили беглецов, они покидали убежища, с оглядкой возвращались на пепелища, соединяя усилия, быстро ставили новые срубы, сбивали глиняные печи. Были бы стены да крыша да очаг, а дров хватит. И не ведали рязанцы, что по следам откатывающейся в степь Орды грядет новая беда.
XIV
Донской пришел к стенам сожженной столицы через три дня после бегства хана. Здесь уже стоял пеший полк Владимира, но самого князя не было - со всей конной силой он от Звенигорода повернул на Серпухов, рассчитывая перехватить хана при обходе им серединных владений Олега. Еще с пути Димитрий послал в помощь брату пятитысячный конный полк. К Москве отовсюду тянулись уцелевшие люди, по берегам рек возникали шатровые поселения. В городе и на посаде селиться было нельзя - тысячи непогребенных тел лежали в крепости и близ ее стен.
Димитрий не прятал слез, когда въехал на Соборную площадь и стоял среди обгорелых, потрескавшихся храмов, торчащих над обугленным холмом вехами жестокого времени. Потом он прошел по всей стене, отдавая дань памяти ее защитникам. С москворецкой стороны князь долго смотрел в полуденную даль, овладев собой, сказал: