- Слушай-ка, Вавила, ты и такие пушки в закатных странах видывал? - спросил вдруг воевода.
- Так, государь, теперь все чаще льют бомбарды из меди и бронзы.
- Льют? А ты сам-то, часом, не пробовал?
- Не пробовал, государь, но видать приходилось - я ж черным рабом при ихних мастерах вертелся. Да лить нехитрое дело. У нас вон какие колокола льют - то потруднее.
- Колокола, - повторил воевода, потирая шрам на щеке. - Досель колокола лили, чаши, подсвечники, кубки, теперь надо пушки лить. И лучше заморских, ибо нам они нужнее.
От моста галопом неслись двое конных. Передний в белой расшитой сорочке и красной бархатной шапке остановил коня на скаку, птицей слетел с седла.
- Рад служить, государь!
- Послужи, Бодец. Зря я на тебя, однако, грешил сегодня… Эй, Вавила, поди ближе. - Когда пушкарь приблизился, воевода спросил: - Глянь-ка, знаком тебе этот человек?
Молодой боярин быстрым взглядом обежал мужика:
- Можа, видал гдей-то, а можа, и нет.
- Вспомни, боярин, не ты ли меня прошлой осенью в баню запирал?
- Ха! Странник? Дурья башка, куды ж ты пропал? От Ваньки Бодца сбег - это ж удумать! Холопьи порты носишь. Да я б тя посадил тиуном, в камку нарядил бы, на серебре ел бы…
- Погодь, Бодец, - остановил воевода. - Што там с конем-то вышло у вас?
- Какой конь, Дмитрий Михалыч? У меня коней полно. Люди надобны, мужики. Давай обратно, што ли, так и быть, приму…
- Довольно, Ванька! На княжьей службе Вавила, не сговорил прежде, теперь - неча. И винился я пред тобой зря - несет, будто из медуши. Назад ступай да скажи Никифору: довольно меды усиживать - завтра, может, понадобитесь.
Пушку и побитые щиты воевода приказал доставить к нему на подворье, Вавиле - зайти в княжеский терем для разговора.
На следующий день утром у великого князя была дума. Из Городца-Мещерского от князя Хасана примчался вестник: через Казань в Нижний Новгород проехал посол Тохтамыша с отрядом в семьсот воинов. Посол идет в Москву, но сначала как будто - в Тверь.
Димитрий оглядел собрание с привычным уже чувством утраты - нет Бренка, нет Тарусских, нет Белозерских… Нет даже князя Владимира Храброго - уехал в Боровск и Серпухов. Сытые лица бояр вдруг вызвали глухое раздражение, словно эти люди виноваты в том, что лучшие не вернулись с Куликова поля. Молча прошел князь к своему трону на возвышении, сел, и бояре уселись, выжидающе глядя на государя. Было душно, а иные - в соболях и бобрах. Завезли откуда-то дурацкий обычай рядиться в меха даже летом, чтобы похвастать богатством.
- Дворский, вели растворить окна. Сопреют бояре, с кем думать буду?
Сопели, утираясь, пытливо смотрели в лицо князя: шутит или всерьез? Под усами Боброка-Волынского таилась усмешка.
- Стало мне ведомо, бояре: в Нижний Новгород прибыл послом от великого хана Тохтамыша сын его царевич Акхозя. А с ним, почитай, тысячный отряд войска. Идет он к нам. Што вы мне посоветуете: слать навстречу бояр аль, может, самому ехать - все ж ханский сын?
- От кого ведомо сие? - недоверчиво спросил Морозов.
Боброк остро глянул на боярина - ишь ты, удивился! Считает себя посредником между Донским и Суздальским, ему непонятно, отчего посланец из Нижнего минул его боярский двор.
- Весть от верного человека, - спокойно ответил Донской.
- Чего ж это ханский посол поперся чрез Нижний? - спросил русобородый, моложавый Федор Кошка, сын знаменитого посольского боярина Андрея Кобылы, недавно умершего. - В Москву из Орды есть короче пути с тысячным-то отрядом.
- Послу дороги не заказаны, он их сам выбирает.
- Или хан за него, - отозвался Тетюшков.
- Верно, Захария, - ответил Кошка. - Глядишь, из Нижнего еще в Тверь аль в Рязань наладится.
- Тогда и неча нам встречать его, - отрезал Тетюшков. - Не заблудится, раз ему и окольные дороги известны.
- Што говоришь, боярин! - вскинулся Морозов. - Обидеть посла-царевича? Да пошли хотя бы меня, государь, - исполню посольство как надо.
- Небось когда Мамай стоял на Дону и смертью нам грозил, ты, Иван Семеныч, за чужие спины прятался, животом страдал, а ныне в посольство набиваешься, - проворчал недовольно Вельяминов. - Есть заслуженнее тебя.
Морозов побагровел, вскочил, полы бобровой шубы разлетелись.
- Ты, окольник, не кори меня московским сидением! Тебе государь лапотный полк доверил, нам же со Свиблом - стольный град.
- Довольно, бояре, считать заслуги. Совета жду от вас. Так ты, Захария, вовсе не советуешь встречать посла?
Тетюшков поднялся:
- Да, государь. Не тебе ныне искать чести у царя татарского. Больше скажу. Воля посла выбирать дороги к Москве, но водить по Руси тысячные рати воли не давай. Довольно и одной сотни.
От наступившей тишины вздремнувший было старый Свибл вскинул поникшую голову и уронил горлатный столбунец. Никто не засмеялся. Молодой Василий Вельяминов быстро поднял шапку, что-то шепнул боярину на ухо. Свибл хрипловато сказал:
- Послы из Орды приводили тысячное войско, когда привозили ярлыки на великое княжение Владимирское. Мне сдается, царевич тож не с пустыми руками.
Донской усмехнулся:
- Хоть ты и спишь изрядно, Федор Андреич, а как проснешься - каждое слово твое золотое. Что ж, решать будем. Ты, Морозов, хочешь встретить царевича - так нынче же отправляйся в Нижний. Где бы ни нашел Акхозю, скажи: на нашей-де земле ушкуйники повывелись и довольно ему сотни нукеров. Вторжение тысячи вооруженных татар в московские пределы сочту за военный набег. Ступай.
Морозов раскрыл было рот, но, встретив взгляд Донского, поспешно поклонился.
- Ты, Дмитрий Михалыч, - обратился Донской к Боброку-Волынскому, - призови Владимира Красного да пошли его с Тупиком по нижегородской дороге. Пусть возьмут четыре сотни. К ним присоединится отряд Хасана. Встретят посла и проводят. Но коли он ослушается и поведет более сотни всадников, пусть заступят дорогу.
- Слушаю, государь.
- Последнее, бояре. Взято было мной из казны серебра полтысячи гривен - для дела оружейной сотни. Теперь больше требуется - без вашего приговора не обойтись.
Бояре замерли: тысячи рублей серебром не хватило?
- У нас што, оружия меньше прежнего?
- Меньше. С Куликова поля, почитай, и единого щита целого, панциря непорубленного, меча незазубренного не привезли. Что можно, мы выправили частью в Москве, частью по иным городам. Но плох воевода, у коего на две рати запаса нет.
- Сколько надобно, государь?
- Две тысячи рублев. Железо дорого, медь не дешевле, а нам того и другого требуется немало.
- Две тысячи! Помилуй, Димитрий Иванович! Не лучше ли столько ж добавить да и снарядить ушкуйный караван за море?
- Не лучше! - Взор Донского захолодел. - Не одну Орду напугала наша победа. Лишь венецианцы везут то, чего просим, но до них далеко, да и султан встает поперек дороги. С ним заодно Тохтамыш. Свое оружие нам надобно, лучшее, чем у других.
- Да ты скажи, чего затеваешь-то, государь?
- Разумно спрошено. Задумали мы завести в войске оружие огнебойное: пушки не только на стенах держать, но и на телеги ставить, часть копейщиков оборужить огнебойными ручницами да зелейными бомбами. То в иных землях уже делается.
Погудели, поспорили. Шутка ли этакие деньжищи всадить в неведомое дело! Где они себя показали, эти тюфяки да пушки? Грому от них много, да то лишь сотрясение воздуха. Шесть лет назад с казанских стен громыхали тюфенги по русскому войску, плевали в лица осаждающих серным дымом и мелким каменьем, да не помнится, чтобы кто-то пострадал или напугался - и в Москве такие громыхалки имелись. Стрелы татарские куда страшней! И вот на тебе - тысячи рублей на забаву. Эти разбойники из оружейной сотни небось оплели воеводу и самого государя ради корысти.
С места поднялся Боброк-Волынский.
- Дозволь, Димитрий Иваныч, пригласить бояр во двор. Покажу им "пищалку", слаженную Пронькой Пестом, Афонькой Городней да Вавилой Чехом, а также и работу ее.
Воротясь, бояре приговорили выдать в оружейную сотню деньги для устройства огнебойного дела.
Покидан княжеский терем, толпа у крыльца расступилась перед высоким человеком в монашеском одеянии и белом клобуке. Темные глаза его обжигали бояр, и они торопливо обнажали головы. Придерживая левой рукой большой кипарисовый крест на груди, правой он размашисто перекрестил толпу на обе стороны и широким шагом прошел в терем. Бояре вздыхали: дело неслыханное - государскую думу держали, а про митрополита никто не вспомнил! В последние дни ходило по рукам бояр гневное письмо Киприана к Сергию Радонежскому, написанное после любутского бесчестья - трудно сказать, кто тут постарался, - только знали бояре, что Киприан того бесчестья не забыл, а Димитрий как будто и не пытается даже загладить его. На людях оба сдержанны, однако можно ли скрыть нелюбовь между великим князем и митрополитом. Государство крепко единением светских и духовных пастырей, жди беды, коли вражда побежит между ними. Ведь вот - не позвал Димитрий на думу Киприана.