На двенадцатый день, когда войско шло уже по рязанской земле, на взмыленной лошади прискакал разведчик передовой тысячи, распластался на земле перед ханом.
- Повелитель! Великий князь рязанский спешит тебе навстречу со своей дружиной.
Колючие железные муравьи бежали по спине Тохтамыша, глаза его сузились.
- Сколько войска у князя?
- Пять сотен.
Муравьи перестали кусаться, они только щекотали. Давно не было большой дневки, войско шло от зари до зари, люди и кони притомились. Тохтамыш глянул на Карачу:
- Сигналь общий привал. А ты, - оборотился к главному разведчику войска мурзе Адашу, - отвечаешь за то, чтобы ничьи чужие глаза не увидели нашего стана. Теперь мы во враждебной земле.
- Дозволяет ли повелитель разорять села урусов, брать пленников и добычу, кормить коней на хлебных полях? - спросил Адаш.
- Еще нет. Если встреча с рязанцем что-то изменит - скажу.
- Воинов будет нелегко удержать. У нас нет времени для охоты. - Видно, главному харабарчи казалось невозможным оставлять в целости редкие, беззащитные селения, куда его воины вступали первыми. Он хотел снимать сливки с добычи.
- У тебя, Адаш, и твоих наянов есть плети. Помните, что нам еще идти обратно. Деревни урусов - не кочевые кибитки.
- Слушаю, повелитель. - Адаш покорно наклонил голову и вздохнул. - Но джигиты мои отощали в походе.
- Ладно, - смилостивился Тохтамыш. - Возьми у казначея по три денги на всадника. Если приказ не отменится, разрешаю покупать мясо и хлеб у рязанских старост.
Быстро вырастали кольца юрт на донском берегу, табунщики отгоняли лошадей на обильные травы за пределы становищ, весело гудели охрипшие на ветру голоса, отряды охотников поскакали к дубравам, где были замечены табуны тарпанов.
Часа через два в полуденной степи закурилась пыль над большим конным отрядом. Тохтамыш боялся, что рязанский князь, получив его угрожающее послание, отправит гонцов к Димитрию и начнет скликать дружину. Этого не случилось - боярин Кореев не обманул в своих тайных письмах. Он неплохо отрабатывает охранные ярлыки и золотую пайзу, которая может открыть боярину Корееву дорогу в самую ставку хана. Чем-то оплатят свои серебряные пайзы нижегородские княжичи? Уговорят ли отца остаться лишь свидетелем набега? Впрочем, если удача не изменит хану Тохтамышу, в простых свидетелях не отсидеться ни рязанцам, ни их соседям.
В далекой Москве еще не знали, что два года мирной жизни, купленные для всей Руси кровью куликовских ратников, уже закончились.
КНИГА ВТОРАЯ
…Было ведь мужество их и желание за землю Русскую.
Задонщина
Стоял знойный день хлебной страды, и Николка Гридин принес в полевой шалаш жбан прохладного кваса для матери. Она вошла в сумеречный шалаш следом, тихая, бесплотная, держа на руках спеленатую грудную девочку. Потом прижала палец к губам, от чего-то предостерегая, положила сверток на солому и неслышно вышла. "Мама!" - хотел позвать Николка и не смел: кричать было опасно. Бежать следом - но крохотная сестренка? Мать не воротится - он знал. А стоит выйти из балагана - сестренка останется за неодолимой чертой - и это он знал тоже. Надвигалось страшное, неотвратимое, чего нельзя понять разумом. Николка схватил сестренку и, холодея, увидел, что это березовая чурочка, обернутая повойником. "Я - твой суседка", - сказал сухой, лающий голос. У ног Николки из прикрытой соломой земли вылез по пояс желтолицый человек в собачьем треухе, скаля зубы, смеялся.
- Мама! - заорал Николка, вскакивая. Он не сразу понял, что спал в сенях у своей холщовской хозяйки. В наружную дверь негромко стучали. Николка отбросил голик, вскочил с лежанки. В избе зашлепали босые женские ноги.
- Слышу. - Он взялся за щеколду, спросил: - Кто?
- Я это, Кузьма. - Голос старосты приглушен.
Судя по темени, до рассвета неблизко. Николка, отходя от мутного сна, зевнул, поежился. У калитки всхрапнула лошадь.
- Ты, никак, в дорогу?
Староста притворил сенную дверь.
- Беда, Микола, - ордынский хан в двадцати верстах
- Што-о? - Дарень задохнулся. - Да в набат надо бить, а ты шепчешь.
- Не шуми. Сам как набат. Разбудишь княжьего гонца, бедолага умаялся - день и ночь скакал предостеречь от набатов. С ханом-то идет князь Ольг.
- Куда ж они?
- "Куда-куда"! Ум заспал?
Николка прислонился к стене. Этой осенью он решил уйти в Звонцы, если даже не освободят от клятвы. Вот только обеспечит Дуню с Устей припасами на зиму - без того уйти зазорно. Звал Дуню с собой, предлагал повенчаться - не соглашается: что его родные скажут? Может, еще уговорит? Коня с упряжью обещает кузнец - нынешним летом, после многих неудач, они наконец сковали булат, но тайну хранили до отъезда Николки.
И вот Кузьма среди ночи приводит лошадей - скачи до самой Москвы.
- Че молчишь5 Пути забоялся?
Да ведь хан-то идет на Москву с войском! И как тихо ползет, змей. Ольг, значит, с ним заодно? Но Кузьма-то, Кузьма, тиун рязанского князя!
- Спасибо, отец.
- Я те кой-чево положил там в переметную суму. Но маловато, однако, ты сухарей возьми.
Прошли в избу. Хозяйка раздула огонь в печи, зажгла лучину. Не поднимая глаз, насыпала черных сухарей в холщовый мешочек.
- Побереги ты их, дядя Кузьма,- просяще сказал парень.
- Поберегу.
Николка натянул армяк, перебросил за спину ремень саадака, принес из сеней длинный сверток, размотал холст.
- Меч? - удивился староста.
- Не гневайся - тайком сковал.
Опоясавшись, Николка заглянул на полати, где спала Устя, неуверенно шагнул к хозяйке. Она ткнулась в его грудь, обхватила руками широкие Николкины плечи, всхлипнула. Хотя в селе уж не было тайной, что молодая вдова живет с постояльцем как с мужем, Кузьма засопел и отвернулся. Николка поцеловал Дуню.
- Не плачь, я ворочусь за вами.
На подворье Кузьма сказал:
- Там рогатина к седлу приторочена - сгодится.
Топот коней затих во тьме, женщина, сдерживая рыдания, посетовала:
- Хоть бы знать, куда он, соколик, направился, от какой беды молить мне защиты ему у девы святой?
Староста помолчал, как бы решаясь, вздохнул:
- Татары идут, Дуняша…
Женщина ойкнула.
- Не бойсь, орда мирная. Человек от князя велел оповестить о том деревни - вот я и послал Миколу.
- Пронеси, господи!
- Ты баба с понятием. - Староста понизил голос. - Орда - она все ж Орда. Сама соберись да с бабами потолкуй. Пущай не шумят, не мечутся, мужиков не терзают, а тихо, скоро изготовятся. Коли недобрые вести дойдут, на сборы часа не дам.
- Поняла, дядя Кузьма.
В избе Дуня достала свечу, при ее свете связала в узлы одежду, вышла в сени. Последние полпуда ржи пересыпала из ларя в короба, достала мешочек проса. Потом со ступкой на коленях уселась на лавку и стала толочь просо. Полпуда ржаного толокна да с четверть просяного - надолго ли хватит им? А поля стоят несжатые, неужто бросать? Ведь все потравят своими ненасытными табунами, дома пожгут. Не верилось рязанской женщине, что хан явился на Русь с миром. Ратники князя Ольга перехватывали малые отряды грабежников, но от большой Орды Ольг - не защита, хотя и едет рядом с ханом, как уверяет староста. На ее памяти лишь князь Донской дважды громил и выбрасывал за пределы Руси золотоордынское войско. Но где он, князь-надежа, с его неисчислимыми ратями? Знает ли, что степные кони уже топчут пределы соседней Рязани? Может быть, его дружины тоже подступают к синему Дону, заграждая врагам дорогу красными щитами и острыми копьями? Или почивает он беспечно в своем златоверхом тереме рядом с теплой княгинюшкой, не чая о горьких тревогах рязанских матерей?