Рублев оборотился к товарищам, рослый Клещ вышагнул вперед, сказал своим тяжелым, глухим басом:
- Коли собрались мы на вече, первое народ сам должон решить: становиться на стены - защищать стольную али послать к хану покорных гонцов, молить о милости и отворить ворота.
Вспыхнули, столкнулись накаленные голоса:
- Знаем ханскую милость - лучше головой в воду!
- Боронить Москву!
- Храбер бобер, пока волк не пришел.
- Хан не тронул Рязани и нас помилует! Он лишь на князя злобится за сына свово.
- Заткнись, ордынский подголосок, - глотку забью!
- Забей и сам подыхай! Кинули нас хану, как кость собаке - авось отстанет!
- Князь сулил скоро вернуться! Княгиню оставил!
- В осаду! В осаду!
Рублев снова поднял руку.
- Там, на стене, уж неделю стоят пушкари. Они люди сведущие. Пронька с Афонькой в Коломне и Щурове держали осаду, на тверские стены ходили. Они говорят: при трех тысячах ратников никакая сила не возьмет Кремля на щит.
- На щит не возьмут - измором задушат.
- Пушкари сказали: у них довольно и зелья, и ядер, и жеребьев. Ополченцы наши, почитай, все оружны, да в подвалах кремлевских должна еще остаться справа. Надо лишь пополнить съестной припас, штоб хватило на месяц, а там и князь подойдет.
- В осаду!.. В осаду!..
Еще чьи-то злые голоса пытались сеять сомнения, но тысячи глоток подхватили: "В осаду! В осаду!" - и кричать против стало опасно. Рослый человек в темной рясе, с тяжелым посохом в руке с паперти Фроловской церкви размашисто крестил толпу.
- Народ московский! Ты сказал свою волю! - крикнул Рублев. - Теперь выбирай себе воеводу и иных начальных. Наше дело кончено. - Он пошел было на край помоста, за ним тронулись другие, но их остановили голоса:
- Стой, Данило! Веди наше вече и дальше - любо нам, как говоришь ты с народом!
- Все оставайтеся - все выборные!
Прежде чем кричать воеводу, Рублев предложил послать в детинец за оставшимися боярами и детьми боярскими. Может быть, среди них найдется достойный человек, искусный в осадных делах? Отрядили Адама-суконника, носившего, как и некоторые другие старшины, чин сотского ополчения. Сопровождаемый целой толпой, Адам направился к Фроловской башне и лишь на крепостном мосту обнаружил, что железный затвор ворот опущен. Заметив бородатые лица среди каменных зубцов башенного прясла, он зычно потребовал начальника.
- Ча горланитя под стеной? - Желтый кафтан Баклана явился между зубцами. - Аль чево забыли в детинце?
За рвом притихла толпа, слушая переговоры.
- Я - сотский ополчения, послан от московского веча. Велено всех бояр, оставшихся в городе, призвать на вече.
- Велено - надо ж! Ты што, в Новагороде аль во Пскове? Да и тамо, чай, не всякого в княжеской детинец пустют. Вы небось хотите дома боярски да купецки пограбить, медов да вин попить из княжьих подвалов? Проваливайте поздорову!
- Ты, Баклан, не узнаешь меня?
- Вас, гуляев, рази всех упомнишь?
Адама охватил гнев.
- Ты што, вор, хошь целеньким выдать Кремль со княгиней и княжатами в ханские руки? И тем шкуру свою спасти? Волей московского народа велю: немедля отвори ворота!
- А этого хошь? - Баклан показал кукиш. - Может, на щит нас возьмешь со своими грабежниками? Не советую! Пополудни, как съедут все лучшие люди, заходите и грабьте, а теперь убирайтеся!
- Зря ты с ним лаешься, Адам, он и боярина Олексу нынче впускать не хотел. Лестницы надобно.
- Поди-ка, сами там доворовывают чужое добро, шкуродеры морозовские!
- Живоглоты!
- Ча выпятился, хомяк мордатый?
Баклан завизжал. Посадский угодил в больное место: стремянный беглого воеводы не выносил своего второго прозвища Хомяк, данного ему за необычайную жадность и склонность к обжорству - свойства, редко соединяющиеся в одном человеке. Адам тоже подозревал, что Баклан никого не пускает в детинец, чтобы не помешали его молодцам прибирать к рукам самое ценное в опустевших домах бояр и гостей.
- Тащите лестницы!
- Погоди, Адам! - На прясле появился пушкарь Вавила. - Ворота сейчас отопрут.
- Я те отопру! - накинулся Баклан на пушкаря. - Я те живо кишки-то выпущу, смердячья харя.
Но уже сдвинулся громадный кованый клин в проеме башни, поскрипывая, медленно пополз вверх. Толпа ринулась в образовавшийся просвет, ворвалась в башню. Ополченцы кинулись в отворенную боковую дверь стрельны, к лестнице, ведущей на стену, чтобы посчитаться с Бакланом. Посадский люд повалил в крепость…
Шестьдесят добрых мечей разгонят и тысячу сброда, но все же в груди Олексы захолонуло: в подваливающей толпе блистали панцири и кольчуги. Неужто гуляям и лесным ватажникам, набившимся в город за последние дни, удалось вовлечь и ополченцев в грабежное дело? Оставив Красного с дружинниками, он решительно кинулся к знакомому детинушке.
- Адам! Ты на кого это исполчился, Адам?
- Олекса Дмитрия! - Суконник остановился, раскинул руки, как будто хотел заключить воина в объятия. - Слава Спасителю - уж и не чаял тебе застать. Не тати мы, Олексаша, отец ты мой: народным вече посланы звать бояр остатних на Фроловскую площадь. Прости за шум - стража не пускала.
- Фу, дьяволы! - Олекса снял шлем, вытер потный лоб, оглядел сгрудившуюся толпу. - Опять этот пузатый хомяк намутил. Вече, говоришь? И слава богу, што догадались.
- Народ сказал свою волю: Москву не отдавать хану, стоять на стенах до последнего. Да нет у нас воеводы. Может, ты возьмешь булаву али боярин Володимир?
- Вот те раз - из грязи да в князи! Так, брат, большое дело не делается. Послали тебя звать бояр - так и зови, кого найдешь. Это ж надо - вече на Москве!
Ополченцы рассыпались по Кремлю. Нашли неполный десяток людей боярского звания и детей боярских, но все народишко мелкий, малоименитый, воинской славой не меченный. Да и то ладно - будет с кем думу держать новому воеводе. Богатых гостей и вовсе ни одного: торговый человек - оборотистый, подлый, чутьистый. Он первым бежит от беды, молчком, тайком.
Торжественным конвоем вели хмурых людей через толпу к помосту. Седобородый худой мужичонка громко дивился:
- От люди! Их в начальные зовут, они же будто во полон плетутся. Кабы меня эдак - под белы руки да в воеводы!
- Ты их заимей, белы-то руки!
- Руки ладно. В голове твоей свистит, Сверчок.
- На полатях научись ишшо воеводствовать. И как тя баба на вече-то пустила?
- Баба, она - сила! Вон Боброк, нашто молодец, а говорят, у нево дома свой воевода в юбке.
- Говорят - кур доят. Да и женка у Боброка небось иным не чета - сестра государева.
- Вон бы кого в воеводы - Олексу Дмитрича!
Олекса во главе своих разведчиков пробирался верхом через прибывающую толпу, заполонившую уже всю площадь. У стремени его шел Адам, о чем-то рассказывая.
- Верно: кричим Олексу!
- Олексу - воеводой!..
Несколько грубых пропитых голосов грянули хором в середине толпы:
- Жирошку - воеводой!
- Жирошку! Жирошку! - долетело в ответ от церковной паперти. - Всех удалея - Жирошка!
- В чужих лабазах он удалец! Олексу-у!..
Бронник Рублев, поднявшись на помост вместе с приведенными, хотел говорить, но ему не дали.
- Олексу - воеводой! - уже многие десятки голосов кричали возле помоста имя молодого сотского, и это имя стала подхватывать толпа: - Олексу! Олексу!..
- Жирошку, сына боярского! - снова пронзительно закричали разом хриплые голоса.
- К черту вора! Он детинец разворует и пропьет! Олексу!..
- Олексу! Олексу воеводой!..
Сидящий верхом Олекса наклонился к Адаму:
- Твои кричат? Ты постарался?
- Помилуй бог, Олекса Дмитрич! - Адам улыбался. - Я лишь угадал, кто нужен нам.
Олекса приподнялся на стременах, снял шлем, стал кланяться на четыре стороны. Площадь затихла.
- Благодарю вас, люди московские, за честь неслыханную. Надо бы теперь спешить к государю, но, видно, сам бог судил мне завернуть в Москву - так и быть: остаюсь с вами! - Крики одобрения оглушили площадь, глаза Олексы схватило слезой. - Останусь с вами, но чести великой не приму. Хотел бы, а не могу, православные. Дайте мне сотню ратников, две сотни, три, даже пять - управлюсь. Честью воинской и богом клянусь: где бы ни поставили меня на стене - там ни один ворог на нее не ступит. А найдутся охотники из ворот выйти да трепануть Орду нечаянным налетом - с радостью поведу их. И ей-же-ей!- волком завоет у меня ханская свора!