— Так ведь это хорошо.
— Чего хорошего? Всю жизнь воровали, а теперь боятся.
Рита спорить не стала. Они как раз обошли глухой забор, и вышли к кованым воротам, объединяющих два двора.
От маленького переселенческого домика не осталось ни одного камня, ещё при прошлых хозяевах, но это преображение превосходило все позволенные фантазии. Дом увеличился, к старому пристроили комнаты, но ни один стык не выдавал недавние строительно — монтажные работы. На месте старого стоял огромный двухэтажный дом с широкой многоступенчатой лестницей к главному входу. Балясины каменные — колонны Исаакиевского дворца в миниатюре. Дворик был по-хозяйски ухоженным, ни соринки, ни травинки. На заднем плане виднелся крытый бассейн, рядом деревянная баня.
Удивительно для сельской местности. Нет, конечно же бани есть почти в каждом дворе, а вот бассейн — это настоящая роскошь, присыпанная европейским стилем и избалованностью, несвойственным местному коренному населению.
Двор без признаков огорода, сада, курятника и свинарника. Газон с нежной молодой травой, тропинки из плиточки выложены в плавных формах, мягко обходя вечнозеленые деревья. И огромные высокие кусты пионов.
Рита пришла в восторг, открыла рот и охнула.
Пионы — нежная слабость Риты. Ни к одним цветам она не относилась так трепетно и романтично.
Рита стояла, бескультурно заглядывая в чужой двор, и любуясь чужой клумбой.
— А вот и ваза?
Ромка вывел её из примитивного любования живыми цветами своим возвышенным желанием спасти букеты срезанных цветов.
— Что? — не поняла Рита.
Ромка тыкал пальцем сквозь прутья кованых ворот, показывая на массивный вазон, стоящий на крыльце двухэтажного красивого дома.
— Сейчас я ее достану — заявил он.
— В смысле, достану? — не поверила она своим ушам.
— Держи — он всучил ей в руки букеты и прошмыгнул в открытые ворота.
— Ты куда?
— В случае опасности свисти.
— Ромка…
— И не отсвечивай здесь.
— Вернись, сейчас же.
— Я выйду, свистну.
— Свисти, когда тебя собаки покусают — предложила безжалостно Рита, уходящему во двор Ромке.
Он приложил палец к губам, юркнул между сосной и туей и скрылся.
— Супер — возмущенно устраивая букеты на кованую лавочку в одном стиле с воротами и садясь рядом, пробубнила она — ждет меня Петровка, тридцать восемь. Дожилась.
За ее спиной послышались топот медведя, заросли расступились, и из них вылез Ромка, точнее пока только его голова.
— Бу — напугал он.
Рита снисходительно напугалась (сделала вид) и потребовала:
— Вылезай оттуда.
— Не могу, мне ваза нужна.
Объяснять ему, что это не ваза, а вазон, и скорей всего тяжелый, как мешок цемента, она не стала. Предупредить она, конечно, могла, но не видела в этом толк. Раз уж подвыпивший человек решил чего-то добиться, он будет пытаться это делать. Не факт, что добьется.
Заросли сошлись, и Ромкина голова исчезла, точнее он весь. Но ненадолго.
Послышался голос:
— Рит, — шептал Ромка — Ритка.
— Чего тебе? — не оборачиваясь, поинтересовалась она.
— Ты на стреме?
— Ну и сленг у тебя — кислым голосом заметила она.
— Чего?
— Три судимости за плечами?
— Чего?
— Ничего. — Она махнула в его сторону рукой и двинулась вдоль забора, думая, что будет делать Ромка при встрече с хозяином вазы, точнее вазона.
В день последнего звонка в школе на летние каникулы в клубе открывалась дискотека. Только на выходные и до двенадцати ночи. Вот только обидно, что всех отпускали из дома до одиннадцати. Но никого же это не останавливало. Утром Рита говорила бабушке, что пришла в пять минут двенадцатого «Прости, я больше так не буду, опоздала всего на пять минут». Бабушка верила или делала вид. И на следующий вечер отпускала на дискотеку.
На следующий день и последующий месяц все повторялось. Но однажды бабушка не заснула вовремя, то есть сразу после вечерних новостей, и дождалась Риту в половине первого. Не отходя от кассы, отругала и пообещала больше не быть доброй и запереть на замок на все оставшееся лето. Рита с самого утра стала подлизываться к бабуле, вымаливать прощение и обещать не повторять свою ошибку. К вечеру бабуля сдалась.
Это сейчас Рита понимает, что бабушка сразу знала, что не станет исполнять свои обещания, но для пущей грозности и убежденности, а также видимости своего строгого характера и жесткости в воспитании, держала марку. В тот вечер она разрешила погулять с подружками до десяти часов.
До десяти!? Ужас! Кошмар! Позор! Стыдно признаться. Лучше вообще не идти.