Довольно бесцеремонно я растолкала Тина, и мы спустили тяжелую раму — свежий холодный воздух упруго ударил по лицам и как бы обмыл их ледяной водой. Ослушавшись строгого приказа железнодорожного бога, мы высунули головы из окна. Всего одно мгновение смотрела я вперед, но этого мгновения было достаточно: я запомнила — поезд мчится прямо на восток, в клубах белого дыма от паровоза встает огромное багровое солнце, а впереди до самого горизонта простирается бесконечно широкая гладь воды… Я оглянулась на Тина и увидела его широко открытые глаза: казалось, он видел мираж, чудо, которое нельзя осознать, которому нельзя верить…
— Ты видел? — прошептала я. — Это же море!..
— Море! — как эхо повторил он. — И мы летим прямо в море!..
Действительно, уже не оставалось сомнения, что безумный поезд сейчас будет поглощен волнами. Сзади оставалась только узкая полоска суши, еще мгновение — и синяя гладь раскинулась под окном и закрыла землю… Как же так — поезд не погружается в воду, а летит дальше — и колеса все так же мерно перестукивают по рельсам над самой ее поверхностью… Мы кинулись в коридор, к противоположному окну, но и там было море, а берег едва различимой полоской виднелся позади. На наших лицах так красноречиво было написано наше недоумение, что пожилой итальянец, стоявший у окна, усмехнулся и сказал:
— Чего вы удивляетесь? Мы едем по насыпи, специально сооруженной через Венецианскую лагуну для проезда поездов в Венецию. Скоро вы увидите город! — и он махнул рукой куда-то в глубь моря.
Чуда никакого не оказалось, но все-таки было очень странно, что вокруг поезда вода, к этому нельзя было привыкнуть. Прозрачная голубоватая вода не была глубокой. Было даже видно главное песчаное дно.
— Метра три-четыре, — сказал Тин.
Я снова высунулась из окна и посмотрела вперед — и увидела поднимавшиеся прямо из воды купола, башни и дома большого города. Без признака земли, без кромки берега, без растительности выросли из воды золотистые стены домов, хаос низких и высоких, плоских и островерхих красноватых крыш, белые мраморные дворцы, ажурные арки, зеленоватые купола, а поезд все шел, золотисто-розовый город приближался и вскоре занял все видимое пространство. Через несколько минут поезд замедлил ход, и мы въехали под темные своды вокзала — самого обыкновенного вокзала с перронами, с киосками, с шарканьем многочисленных ног, с шипением паровозного пара, с возгласами носильщиков, с приветственными объятиями и поцелуями встречающих. Было дико думать, что мы только что мчались среди голубой теплой воды… Мы почувствовали себя обманутыми и довольно понуро, подталкиваемые и чуть ли не несомые спешащей толпой, вышли на улицу и поняли, что чудо не исчезло… Улицы, как таковой, перед вокзалом не оказалось — был довольно широкий тротуар, а вместо мостовой перед нами предстал довольно широкий канал — мелкие волночки, разбитые веслами лодок, винтами пароходов и катеров, рябили поверхность воды. Каково, у них лодки вместо извозчиков, а катера вместо трамваев!
Бабенька часто рассказывала, как она сама часами блуждала по улочкам, настолько узким, что, подняв руки, можно было упереться ими в противоположные стены домов, и никто не мог толком объяснить, как пройти к той гостинице, где она остановилась. Оказывается, это неправда, что в Венеции одни каналы вместо улиц, — повсюду можно пройти, не замочив в прямом смысле слова ног, так как там, где нет улицы или переулка, обязательно найдется или узенький тротуарчик, лепящийся к стене дома, или проход, вернее, лаз между домами, через крошечные дворики, лестницы с пологими, стертыми от старости каменными плитами. И всюду мостики и мостики, перекинутые через каналы-улицы. Среди них есть большие, широкой аркой поднимающиеся над водой, у них красивые узорчатые перила, по ним снует туда-сюда масса народа. Но есть мостики, так сказать, персональные — узенькие, хлипкие, с шаткими перильцами, только с одной стороны. Мостики перекинуты из двери — или, может быть, даже окна? — одного дома в дверь или окно другого, и по ним соседки ходят друг к другу в гости, носятся дети да пробежит по своим личным делам, задрав хвост, рыжий венецианский кот Базилио, с тем самым выражением разбойничьей морды, что и у его русского сородича кота Васьки.