Довольно часто случалось, однако, что мы вылезали из трамвая слишком поздно. Проклятый трамвай невыносимо тащился, оставалось всего минуты три до отправки нашего пригородного поезда, и мы с Тином и Таней неслись бегом, не сводя глаз с высокой вокзальной башни с этой непонятной птицей наверху, — на башне были громадные часы, и мы как завороженные следили за их минутной стрелкой. Стрелка как будто бы не двигалась, и мы уже радовались, что благополучно поспеваем, как вдруг коварная стрелка делала скачок вперед — и драгоценная минута, на которую мы так рассчитывали, оказывалась уже в прошлом, и не стоило больше стараться бежать, расталкивая неповоротливых прохожих. Тогда, махнув рукой, мы резко переходили на шаг и начинали собирать по карманам мелочь, чтобы купить заветных шоколадных палочек с кофейной начинкой, — они назывались «кофила», стоили крону и были необычайно вкусны. Запасшись ими, мы отправлялись в привокзальный парк и рассаживались там на скамейках. Если все скамейки были заняты, приходилось садиться на стульчики, соединенные между собой железным шестом.
Сидение на таких стульчиках обходилось, в прямом смысле, дорого — специальные, очень зоркие старушки откуда ни возьмись появлялись, требовали десять геллеров, выдавали билетик, только тогда ты приобретал право сидеть сколько вздумается. Мы потом научились вовремя замечать приближение старушки, независимо вставали, отходили и садились подальше, хорошо рассчитывали, что, пока старушка сообразит, куда мы подевались, пока подойдет, мы выгадаем время и пора будет идти на поезд. Сидение же на скамейках было бесплатное, и было очень приятно занять место в тени больших каштанов около искусственного грота — под ним был бассейн, которому искусно придали вид естественного пруда, с растущим по краям тростником и расцветшими кувшинками, плавающими по его поверхности, — даже дикая уточка была обманута, и не стесняясь высиживала своих утят, и занималась их воспитанием, не обращая внимания на людей.
В один чудесный майский день мы с Таней собрались посетить зубного врача, который жил в Добржиховицах — следующей после Вшенор станции.
Мы ехали к врачу прямо из гимназии, и Таня, обедавшая всегда дома, на этот раз должна была остаться без обеда до самого нашего возвращения из Добржиховиц, что, конечно, было учтено заботливыми родителями.
— На моей станции мы должны высунуться из окна, — сказала она, — на платформе будет стоять мой брат с бутербродами, он даст их мне, чтобы я не умерла с голоду…
Мне было страшно любопытно посмотреть на Таниного брата — какой он из себя, этот взрослый студент медицинского факультета, похож ли на Таню, такой же симпатичный или противный какой-нибудь? Противным он, конечно, быть не может — ведь он же брат Тани!
Уже задолго до остановки мы торчали у окна и прежде Тани я увидела своими дальнозоркими глазами высокого человека, всматривающегося в окна проходящих вагонов.
— Вот он, — сказала я Тане, и таинственный ее брат подбежал к нашему окну.
Все произошло очень быстро: он подбежал, сунул Тане пакет с бутербродами, что-то сказал, улыбнулся. Таня машет рукой, мы видим ответный взмах руки, и платформа исчезает за поворотом.
С тех пор, пусть не высказанная никому, даже самой себе, но поразительно упорная мысль прочно угнездилась в моем сознании — как бы поскорее поехать к Тане в гости и увидеть… Нет, это слишком страшно, — хоть бы краем глаза посмотреть еще раз на этого ее брата, Волю.