Но, увы, этому свиданию еще долго не суждено было состояться: в конце мая я заболела скарлатиной в очень тяжелой форме.
Скарлатина в то время считалась очень опасной заразной болезнью, и по заключению врача меня необходимо было изолировать — отвезти в Прагу «на Буловку», как называлась больница для инфекционных болезней.
Я плохо помню, как меня укладывали на носилки, выносили в сад… В памяти остались только яркие лучи света от фар, прощальный взмах маминой руки, и все поглотило вязкое и душное забытье.
Я пролежала шесть дней без сознания, в сильном жару. К счастью, мрачные прогнозы не оправдались, и в один прекрасный день я проснулась совершенно здоровой и в прекраснейшем настроении. Яркий солнечный свет заливал небольшую белую комнату. Скосив глаза, я увидела, что у другой стены стоит еще кровать и незнакомая женщина с улыбкой на меня смотрит. Я хотела приподняться, но не смогла… Может быть, я привязана к постели тысячью невидимых шелковых нитей, как Гулливер в стране лилипутов? Я могла только ворочать глазами, которые я и уставила на эту женщину, которая сказала что-то на странном языке. И тут я сообразила, в чем дело: я же в больнице. И соседка моя, значит, тоже больна этой детской болезнью, что достаточно странно, принимая во внимание ее далеко не детский возраст. Но я выздоровела, я уже здорова! Я так обрадовалась, что даже слезы выступили на глазах. Женщина, видимо обеспокоенная моими слезами, подошла ко мне, бормоча что-то успокаивающее. И вдруг я поняла — она говорит по-итальянски! Как это, почему, где я очутилась? И снова противное кружение завихрилось у меня в голове — я, что ли, в Италии? А мои губы совершенно автоматически зашевелились, и я ответила женщине тоже по-итальянски:
— Ничего, мне хорошо, это я от радости.
Надо было видеть изумление женщины! Она попятилась от меня, протягивая руку, как бы отталкивая некий призрак, а на лице появилось смешное выражение ужаса, как будто она увидела Всадника без головы, быстро сменившееся радостью, так и озарившей ее простоватое крестьянское лицо.
— Ты итальянка? — воскликнула она.
Мне было неловко ее огорчать, но я ответила по правде, что я русская. Такого ответа бедная женщина уж совсем не ожидала: наверное, она в первый раз слышала, что существует такая нация, — во всяком случае на ее лице появилось выражение полной растерянности.
— Я недавно приехала из Италии. Мы жили почти два года в Риме, — поспешила я объяснить.
— О, Рома! — вскричала моя итальянка. — Я тоже из Рима… — И даже слезы радости сверкнули в ее небольших черных глазах, а руки молитвенно прижались к груди.
Время тянулось томительно долго. Очень скоро я совсем поправилась, встала, выходила и в коридор, и на кухню, но чаще оставалась в обществе моей Джеммы, с которой мы оживленно, на удивление нянек и докторов, быстро-быстро говорили по-итальянски. Оказалось, что она родилась на той самой виа Номентана и тоже знала все лавчонки по дороге на базар и чуть ли не каждого лавочника и продавца.
Всякие визиты были запрещены, и Саввка и Тин появлялись только вдалеке за забором больницы, откуда делали мне достаточно непонятные знаки и гримасы. Все равно было очень приятно видеть родные физиономии братцев, и одновременно было очень обидно, что я торчу здесь за закрытым окном, в то время как они пользуются великолепной свободой, дышат свежим воздухом и вон даже как загорели. Ведь лето было в самом разгаре, и они, конечно, купались в нашей Бероунке, играли в волейбол…
Братцы принесли мне вышивальных ниток и куски полотна — на них уже были напечатаны рисунки всяких цветов и бабочек. Это занятие меня увлекло. Я лишний раз подивилась маминой мудрости: действительно, время, доселе казавшееся неподвижным, застывшим от скуки и безделия, пришло в движение и стало хотя и медленно, но неуклонно приближаться к желанной выписке. Тем не менее мне очень хотелось еще как-нибудь ускорить движение времени. И вдруг появилась надежда на убыстрение этого процесса.
К нам в палату из другой перевели одну чешку. В вечер своего прихода она с таинственным видом вытащила из сумки какую-то баночку, натерла мазью подошвы своих ног и удовлетворенно залезла под одеяло. Я, естественно, поинтересовалась: что это за мазь и зачем вся эта процедура?
— А для того, чтобы кожа поскорее слезла, — отвечала та. — Хочешь? Только врачам не говори.
— Конечно, хочу! — чуть не закричала я.
Я последовала ее совету, густо намазала себе ноги, завернула поплотнее в полотенца и улеглась в полном восторге.
Когда сестра утром увидела мои ноги, она, всплеснув руками, проворно убежала за врачом. Этот молодой врач, всегда добродушно потешавшийся над моими лингвистическими способностями, на этот раз обрушил на меня целый водопад отборнейших ругательств.