— Кипарисы, — говорит мама.
Скоро появляется высокая стеклянная будка с надписью «Фиренце» — внутри виден человек, который что-то делает с рычагами, торчащими из большой доски. Мы знаем, что это главный стрелочник. Появление такой будки безошибочно указывает, что близко городской вокзал.
В самом деле, поезд въезжает под какие-то своды, а мимо окон все медленнее плывет перрон с людьми — с букетами и без букетов. Они с напряженным вниманием всматриваются в двигающиеся окна нашего поезда. Глаза у них бегают туда-сюда, как на теннисном матче. Нас никто не встречает, тем не менее мы радостно выходим на платформу — крики носильщиков, громкие приветственные восклицания, смех, трескотня предельно экзальтированных встречей родственников и друзей.
На платформе торосы из сумок, чемоданов, коробок, зонтиков, но мама не теряется: мигом все улажено — и мы чуть ли не рысью спешим за нашим носильщиком, довольно подозрительным субъектом бандитского вида, который, свирепо вращая черными глазами, искусно лавирует между людьми и препятствиями. Темные проходы лестницы, наконец яркий свет, простор привокзальной площади, куча наших чемоданов сложена у тротуара. Подъезжает извозчик, цокая и покрикивая на свою лошадь.
На улицах всюду много людей, снующих по тротуарам и прямо по мостовой, так что наш извозчик, грациозно изогнувшись на своих козлах, принужден часто щелкать кнутом и покрикивать на прохожих. Не без зависти мы отметили с Саввкой, как искусно он щелкал бичом: получался громкий хлопок, прямо как из ружья «монтекристо», хотя извозчик не прилагал к этому никаких видимых усилий. После бесконечного ряда поворотов, щелканья кнута и музыкальных окриков извозчика наша карета выехала на довольно большую площадь, почти пустую и ярко освещенную солнцем. С одной стороны ее замыкала высокая светлая церковь, с другой — длинный, довольно плоский дом. Это и была та гостиница, куда мама приказала ехать.
Полутемная комната в гостинице, мягкие кровати, потертые коврики на полу и в коридорах, пыльные портьеры на дверях и потрескавшиеся канделябры на стенах кажутся нам с Саввкой пределом роскоши.
Вид из окна, однако, не производил на нас с Саввкой большого впечатления. Площадь пустынна, большие двери церкви (ее название Санта Мариа Новелла, говорит мама) закрыты, только голуби да ласточки вносят некоторое оживление.
Мама посылает меня на кухню гостиницы с чайником для кипятка — надо же выпить чаю. Это ужасное поручение повергает меня чуть ли в столбняк: я никак не могу выдавить из себя необходимых итальянских слов, которым меня учила мама, и принуждена объясняться знаками. Да и итальянская прислуга, столпившаяся вокруг меня на кухне, никак не может понять, для чего мне понадобился кипяток, — ведь в Италии чай не пьют. Наконец, пожимая в недоумении плечами, мой чайник все-таки наполняют горячей водой…
Вода для заварки, конечно, не годится, и маме приходится самой идти и объяснять этим людям, какая именно вода нам нужна. Потом повариха привыкла к нашей прихоти и уже молча наливала мне кипяток, — ох уж эти сумасшедшие иностранцы, наверное, думала она при этом.
К вечеру, когда наша комната приняла привычный обжитой вид — перед большим зеркалом уже выставлены мамины баночки, флакончики, в шкафу развешано платье, стол покрыт нашей скатертью, пахнет мамиными духами и папиросами, — мама решает послать меня в магазин за ветчиной.
— Ветчина называется «прашутто», — учит меня мама. — Ты входишь в лавку, говоришь: бонджьорно, прэго ун, — этто ди прашутто! Это означает: добрый день, сто граммов ветчины, пожалуйста!
Мне диким кажется слово прашутто — похоже на парашют, может быть, мама ошибается, как это я буду просить парашют?..
— А если заблудишься, — парирует мама мое следующее замечание, — то говори: довэ пьяцца Санта Мариа Новелла? — и тебе сразу покажут.
С замиранием сердца я выхожу на площадь и заворачиваю в ту улочку, которую мне показала мама из окна. На улице оживленное движение, гораздо большее, чем в полуденное время. Прохожие проворно снуют взад и вперед — они все очень оживлены, громко разговаривают, размахивают руками. Даже смешно, как они страстно жестикулируют: вот двое почтенных с виду мужчин, потрясая перед носом собеседника сложенной щепотью рукой, стремительно шагают по тротуару, ничего вокруг не замечая, — один убеждает в чем-то другого. Другой вдруг резко останавливается, хватает первого за грудки и в свою очередь начинает потрясать рукой перед его носом. Они выкатывают глаза, апоплексически краснеют, еще секунда — и они вцепятся друг другу в волосы. Но нет, — так же стремительно они вдруг срываются с места и опять мчатся вперед, не замечая дороги. Они смеются! Вот тебе раз, — оказывается, они вполне дружелюбны.