Эрик вспомнил свое детство, до того как он попал к Мод.
— Тяжело расти никому не нужным.
— Быть ненужным всегда тяжело, в любом возрасте. — Рокси снова сжала губы. Она миллион раз уверяла себя, что пережила свою боль. Как видно, обманывалась. Но ее личные муки касаются только ее, и так будет всегда.
— Похоже, вы судите по собственному опыту, — заметил Эрик.
— В жизни всякое бывает. Как говорила Мод, главное — учиться на своем опыте и потом двигаться дальше. — Новый поворот разговора смутил Рокси, и она сказала: — Давайте есть, а потом продолжим работу.
Горечь в ее голосе подтвердила предположение Эрика, что в жизни мисс Дуган было нечто, оставившее глубокие шрамы. Но ее решительно сжатые губы давали ему понять: что бы это ни было, она не собирается исповедоваться.
Позднее, снова забравшись на лестницу, он гадал, что же с ней случилось. Хотя не его это дело: он приехал сюда подумать о своей жизни, а не совать нос в жизнь постороннего человека, особенно если этот человек совсем того не желает.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Эрик выключил лампу на столике у кровати и откинулся на подушку, глядя в темноту. В общем-то, он давно уже должен спать, но все еще одет. Его преследовал образ хозяйки дома. Она сказала, чтобы он звал ее Рокси, и это имя ей шло[1]. Жить рядом с ней — все равно что жить рядом с гранитным монолитом. Эрик пробыл на ферме уже четыре дня. Приехал он в воскресенье. Начиная с понедельника Рокси каждый день ездила в город на работу. Ее не было дома с шести тридцати до половины четвертого или до четырех. Вернувшись, она готовила обед и одновременно проверяла, что он сделал за день. Затем они обедали и снова работали дотемна. Потом перекусывали и ложились спать.
Рокси работала как автомат, ожидая того же от других. Даже за едой почти не разговаривала. Видимо, в воскресенье она рассказала ему о себе все, что собиралась, и больше ей не о чем было говорить. Она не проявляла враждебности, но всем своим поведением давала понять, что и подружиться с ним не хочет. Как будто построила вокруг себя стену, за которую вход был воспрещен.
Все, что он узнал о ней с воскресенья, было результатом его собственных наблюдений да ее кое-каких обрывочных реплик. Он узнал, что она работает кассиршей в местной бакалейной лавке, что приехала на ферму пять лет назад и что у нее есть родные в Филадельфии.
О родных Эрик узнал благодаря телефонным звонкам во вторник вечером. Насколько он мог судить, в первый раз она разговаривала со своей матерью. Как он догадался, та убеждала Рокси продать ферму и вернуться домой или найти себе жилье поближе к родителям. По ее упрямому лицу Эрик понял, что все уговоры матери напрасны.
Через несколько минут снова раздался звонок. На этот раз звонила ее бабушка. Рокси называла ее просто бабулей, так что оставалось гадать, была ли то мать ее отца или матери, но скорее всего — матери, потому что разговор пошел о звонке последней.
И снова Рокси упорно настаивала на решении сохранить ферму, и это начало удивлять Эрика. Если бы она продала дом, то могла бы купить другой, поменьше, но в хорошем состоянии, да еще с прибылью. Улучшение финансового положения помогло бы ей вернуть мальчика. Но Эрик тут же получил ответ на свой вопрос.
— Даже если нам не позволят встретиться, когда-нибудь он найдет меня, и лучше мне оставаться здесь, — возразила она и еще сильнее сжала зубы. Эрику показалось, что она едва сдерживает слезы. — Я знаю, что он вернется.
Видимо, убежденность в ее голосе была настолько сильной, что больше о продаже фермы не говорилось.
От размышлений Эрика отвлек отдаленный звук тихо открывшейся двери. Затем послышались мягкие приближающиеся шаги. Шаги замерли у его двери, затем раздались на лестнице и затихли внизу.
Каждую ночь одно и то же. Примерно через полчаса она вернется в свою комнату и ляжет спать. Первые два дня Эрик слишком уставал к вечеру, чтобы задумываться о ее поведении. Просто его жизнь много лет зависела от того, насколько он в курсе происходящего вокруг, поэтому при малейшем звуке он немедленно просыпался и понимал, что она куда-то ходит. Но, не чувствуя опасности, снова засыпал, предполагая, что она из тех, кто вечно беспокоится, заперты ли двери.