Космонавт опустил руки и посмотрел на учёного.
– Я понесу тебя, – сказал Смирнов, просто чтобы сказать хоть что-то.
– Не мели чушь, – отрезал Кох. – Я в любом случае труп. Не хватайся за соломинки, не унижайся. Не поможет.
Марк молчал и не шевелился. Он смотрел в лицо Йозефа, но видел только полузакрытые выцветшие глаза, глядящие строго, но спокойно.
– Ты возьмёшь себя в руки, – с нажимом сказал учёный, – достанешь из аптечки обезболивающее и вколешь мне через аварийный клапан. Дождёшься, пока оно подействует. Потом ты заберёшь мой баллон с кислородом. Там запаса где-то на пару часов. Ты воспользуешься им, если понадобится, пока будешь искать оазис. Согласен?
Не сразу, но Марк кивнул.
Кох вдохнул поглубже, поднял взгляд к «мировому своду» и сказал:
– Тогда приступай. Нечего попусту терять время.
Смирнов сделал всё в точности, как сказал учёный. Бездумно, механически, будто в трансе. Он израсходовал всё обезболивающее, не оставив себе ни капли – и нисколько об этом не беспокоился.
Кох всё вытерпел молча, хотя было видно, как поплыл его взгляд. Он тяжело дышал и с трудом удерживал опускающиеся веки.
– Если выберешься... – прошептал учёный чуть слышно, уже соскальзывая в небытие, – если всё-таки найдёшь оазис… ты уж сделай одолжение. Выживи.
– Засыпай, Йозеф, – сказал Марк. – Мы с тобой пережили сами звёзды. Теперь можно и отдохнуть.
Он пристально следил, как в такт дыханию забрало шлема учёного то запотевало, то снова становилось прозрачным.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох.
Выдох.
Стекло стало прозрачным. Навсегда.
«Всё, – подумал Марк и услышал многократное эхо собственного голоса. – Остался только я».
А потом космонавт встал, поднял запасной баллон и побрёл, не разбирая дороги.
Он шёл, а отражения в межпространственных зеркалах жили своей жизнью. Они двигались вокруг Марка, мельтешили конечностями в такт его шагам, будто исполняя замысловатый танец. Он шёл сквозь хаос осколков своей Вселенной и оставался в ней последним островком порядка, но даже на этом не мог сосредоточиться. Мысли космонавта, замкнувшись в кольцо, повторялись до тех пор, пока не рассы;пались на ничего не значащие обрывки образов.
Что-то красное замигало перед глазами, и космонавт понял, что у него заканчивается кислород.
«Уже?» – мелькнуло в голове, но удивление быстро сошло на нет под напором усталости. Марк остановился, неторопливо заменил баллон и пошёл дальше. Он уже не видел, куда идёт, но чувствовал, что его вечность близится к концу.
Где-то далеко – и совсем рядом – гасли и взрывались звёзды, улетали в пустоту замороженные обломки астероидов. Галактики сталкивались от чрезмерного сжатия пространства, потоки плазмы обрушивались на округлые тела планет, выжигая всё живое и неживое. Из облаков газа формировались новые светила, которые разгорались, слабели, обращались в окаменелости. Всё созданное Вселенной разрушалось, и свет, даже свет непрерывно умирал, достигая всё плотнее сжимающихся Границ. Только одно существо, древнее, почти бессмертное, продолжало идти в никуда.
Марк знал, что никогда не состарится, ведь законы времени остались далеко позади, в месте, называемом жизнью. Его разум силился осознать обретённую власть, но не мог вообразить власти над пустотой. Зато стала очевидной одна глупая истина: вечность возможна только там, где нет времени.
Человек не заметил, как исчезли пространственные изломы с отражающимися в них иллюзиями. Он не заметил, как из-под ног ушла земля. Тяготение пропало, одна за другой отказали мышцы. Космонавт, медленно вращаясь, летел сквозь бескрайнее ничто и видел лишь тьму.
«Нет никакого оазиса, – говорил себе Марк, закрыв глаза. – И никогда не было. Йозеф солгал, чтобы мы могли хоть на что-то надеяться. Как будто надежда могла помочь нам выжить. Бессмыслица. В тот миг, когда Завеса поглотила нас, мы перестали существовать. Перестали быть. И, если вдуматься, существовали ли мы до этого? Если время и пространство схлопнутся в ноль, выйдет, что нас никогда и не было. Не было звёзд. Не было Земли. Ни один человек никогда не рождался, не испытывал никаких чувств, не умирал. Все наши души, вся Вселенная – всего лишь иллюзия существования, растворённая в абсолютном вакууме. Как же всё просто… Нам кажется, что мы мыслим, а потому существуем. Как будто существование можно измерить чем-то, зависящим от времени».