– В пространстве – эллюн – заключаются Земли: Хэргу, Дулю и Угу.
Хэргу под нами, и ниже, и ниже, и ниже… Дулю – это плот, уносимый рекою, и солнце, и звезды, и мы… Угу – над нами, и выше, и выше, и выше…
– А дальше?
– А дальше три бога – хавоки – вершат всем на Хэргу, Дулю и Угу.
Хавоки Хэргу держит души умерших. Хавоки Дулю держит души живущих. Хавоки Угу… О нем ничего неизвестно. Хавоки Угу – это все, что постичь невозможно, и лишь мыслью к нему прикоснуться, но словом его обозначить нельзя…
О хавоки Угу эвенки молчат. Ганалчи о нем тоже ничего не говорит. Да и других богов нельзя поминать всуе. Поэтому в быту, подразумевая того или иного, говорят – амака.
Медведя называют тоже амакой или амиканом – дедушкой. Если очень точно перевести эти слова на русский язык, то будет означать и «амака» и «амикан» – предок. Отсюда и произошло некое бытующее поныне мнение, будто в разговорах эвенки утверждают, что произошли они от медведя. Но медведь на эвенкийском обозначен словом «куты». Тут явное недоразумение, поскольку, утверждая, что происходит он от амаки (амикана), эвенк имеет в виду своих предков.
– Я происхожу от предков.
Но звери, и птицы, и рыба, по утверждению эвенков, все они – древние их предки. Самый могущественный из них в тайге и тундрах, конечно, медведь. Отсюда и почтительное к нему отношение – предок.
Как-то я спросил у Ганалчи:
– Ганалчи, скажи, почему разные люди эвенки по-разному переводили мне слово «чолдон»?
Он внимательно слушал меня, по обыкновению своему, мягко улыбаясь.
Если я хочу вспомнить его лицо, то вижу сначала эту улыбку. Вовсе не означающую снисходительность старшего к младшему или, наоборот, зависимость и незащищенность. Улыбка – отношение к миру, в котором он, Ганалчи, – начало Доброго.
Я продолжал:
– Одни говорят: чолдон – Венера, другие – Марс.
Откровенно сказать, я считал, что происходит это от незнания звездного неба. Об этом и сказал тогда Ганалчи. Он покачал головою.
– Эвенк знает небо. Оки были вместе под покрывалом ночи, как муж и жена. Но их застало солнце и разлучило… Не знаю, что помешало мне подробнее расспросить старика о Марсе с Венерой, но записал я тогда в тетрадь только это: «Ганалчи говорит, что Марс с Венерой (разумеется, планеты) были муж и жена». Скорее всего, увлекло тогда другое.
«Чолдон» в нашем языке – «сибиряк». Это в недалеком прошлом и нынче шутейно. А раньше чолдон – инородец, туземец, тунгус. Что же выходит? Кто-то называл себя чолдонами, то есть людьми утренней звезды, или просто-напросто марсианами. Увлекло меня это так, что и не расспросил Ганалчи о такой необычной супружеской паре: Марсе и Венере.
Древние греки в мифах о богах своих отдавали этой любви должное. Около трехсотого года уже нашей эры, во время императора Диоклетиана, Репосиан сложил в стихах: «Любовь Марса и Венеры».
Ни один из тех, кто говорил мне о Марсе и Венере, и Ганалчи тоже, ни читать, ни писать по-русски не умели, не знали они и своей грамоты, кроме той, о которой следует рассказать. Однако именно от них узнал я о той неземной любви.
Марс и Венера остались неразлучимы в языке маленького народа, а может быть, даже не народа, а крохотного родового сообщества, и миф тот древний как бы нашел в этом свое реальное подтверждение.
А небо все плыло и плыло надо мной, и скользили, летели к нему наши упряжки. Я улыбался, вспомнив нерадивого клеврета Марса – Алектриона. Это он должен был известить своего владыку о восстании зари, но не известил, проспал, вероятно. И Солнце застигло Марса с Венерою. Древние никогда не прощали нерадивости, и Алектрион был превращен в петуха. Трижды кричит он, предупреждая приход зари.
А есть ли на нашем звездном небе нерадивый клеврет Марса? Тихо плывут над лицом моим созвездия, струится, мерцает, исходит странный этот свет. Мало что знаю я об этих звездах. И двух десятков созвездий не назову. А Ганалчи знает.
В один из первых приездов записал я легенду, рассказанную внучкой Ганалчи. О том, как когда-то, очень давно, в Буньском меге было страшное сражение с мани. Девочка плохо говорила по-русски.
– Кто такие мани? – спрашивал я.
И она объясняла, поднимая высоко руку и привставая на мысочки:
– Високо, високо, – твердила она.
– Ага, высокие, высокие люди! Большие! – кивал я и тоже тянул к небу руку.
– Да!… Да!
Ее бабушка вовсе не говорила по-русски, но кивала головой и тоже поднимала руку.
– У-у-у, – гудела значительно.
Ганалчи я тогда еще не знал.
Я опубликовал легенду в одной из первых своих книг об эвенках, добросовестно передав рассказ девочки о битве с очень большими людьми – мани. Но спустя время узнаю, что «мани» на эвенкийском языке означает Орион. И внучка моего теперешнего друга и проводника не рост людей определяла, а показывала мне на созвездие, которое висело тогда над тайгою.
Сказал об этом Ганалчи, он согласно кивнул:
– Так, так.
– Что так? Выходит, тут вот сражались с землянами те, что пришли с Ориона, – мани?
– Они… – говорит Ганалчи. Он знает… И нымгандяк улетел.
Нашей цивилизации надо было шагнуть в космос, чтобы вдруг открыть в странных, подчас лишенных какого-либо смысла культовых обрядах маленького народа удивительную связь с небом и звездами, – думается мне под легкий бег оленей по белому долгому полю северной реки.
Чего только не нашепчут Крайний Север, и эта ночь, и звезды, и чуть шуршащий шорох снега под полозьями нарт. Теперь мне никуда не уйти от этих земель, летящих где-то рядом с нашей Дулю. Дулю – это плот, уносимый рекою, и солнце, и звезды, и мы… Тумэлен – так звучит на эвенкийском «плот». «Тумэлен, тумэлен», – повторяю я.