Так и решили. До утра колготились. Дел-то, сами понимаете, не репу чистить. Две бочки аккурат получилось. Легли спать, уморились до полного просыпу. А разбудили нас ребята. Прилетели.
И самое странное, братцы мои, никаких не два месяца прошло (а мы ведь дни-то считали), а ровно, как и договаривались, по-ихнему, – месяц. И когда мы это поняли, командир мне только и шепнул: «Молчи, Вовка, не иначе у нас с тобой пробуксовка по резьбе произошла. Узнают, спишут с летной работы…»
Второй пилот замолчал, ожидая нашей реакции, и даже как-то виновато улыбался; дескать, чего не смеетесь, ведь это я так, для хохмы.
Но Кеша вздохнул:
– Чего, брат, в тайге не бывает.
Второй растерянно посмотрел на меня, но и я согласно покачал головою.
А он вовсе растерялся и вдруг выпалил, краснея:
– Братцы, а я ведь вам правду рассказал… И черный этот был… И дни мы считали… И блокнот цел, где в календарике я отмечал…
ГЛАВА V
Чего только не бывает в тайге!…
Когда и откуда, в какие неведомо дальние сроки пришли сюда предки рода Почогиров?
Сколько лет, столетий, тысячелетий прожили они с глазу на глаз с Природой, с бескрайним этим простором и звездным небом над ним, в лютые арктические стужи, в тропическую жару, в бескормицу, среди засух и наводнений, среди таежных пожаров и голода?…
Каким взрывом раскидало их от Ледовитого океана до гобийских песков, от тюменских болот до Тихого океана?!
Какой колоссальной энергией человеческого Я надо обладать, чтобы сохранить себя, не исчезнуть бесследно, но пронести через века, века и века тот опыт, ту культуру, с которых и начинались мы – люди!
За месяцем Высокого солнца приходит месяц Вороны – апрель.
Я не люблю этой птицы. Мне кажется, что она в таежном безлюдье всегда предвестник беды.
Однажды мы брели по бесконечным изломам тихоокеанского побережья, день ото дня теряя силы, голодные, изнуренные до бесчувствия, а за нами не летели, но потаенно крались вороны. Они ждали нашей смерти.
До сих пор помню их грязный, липкий крик в спину.
Ганалчи не согласен со мною. Те вороны совсем другие и ничего общего не имеют с вороной, криком которой определен солнечный месяц апрель. Старик втолковывает это в который раз (я это замечаю), поражаясь моему незнанию самых обычных истин. Как же можно спутать веселую плутовку и воровку, почти домашнюю кэр-рэ-э1 с мудрым тур-ра-ки2.
1 Кэрэ (эвенк.) – ворона. 2 Т у р а к и (эвенк.) - ворон.
Нынче эта птица, молчавшая всю зиму, не отстававшая и на день от нашего кочевья, взгромоздилась на самую высокую макушку лиственницы и закричала во все горло:
– Кэр-р-рэ-э!
Ганалчи засмеялся. Поднял темное, в глубоких морщинах лицо и сказал быстрое что-то, а потом побежал в соседний с нашим чум и вытащил оттуда еще совсем сонных правнуков, показывая им пальцем на ворону, и вдруг крикнул, точно воспроизводя ее голос:
– Кэр-рэ-э, кэр-рэ-э!
И ворона, перескочив с ноги на ногу, наклонив головку, внимательно глянула на старика и ответила:
– Кэр-рэ-э, кэр-рэ-э! – И так весело, так задиристо, что всем стало смешно, и все пробовали говорить с вороной, и она каждому отвечала: – Кэр-рэ-э, кэр-р-рэ-э, кэр-р-рэ-э…
Пришел месяц Вороны – апрель. Как точно в языке Ганалчи передан этот крик, и вовсе не надо знать значения слова «кэрэ», чтобы сразу же догадаться, о ком идет речь.
А Ганалчи говорил, что эта вот ворона почти всю долгую зиму молчит и если даже произносит иногда что-то, то голос ее вовсе не такой, каким объявила она нынче о приходе нового годового круга. Их три, этих круга, в двух по три месяца, а в третьем – шесть. Круг Весны: апрель, май, июнь; круг Лета: июль, август, сентябрь; и сразу – круг Зимы (минуя нашу осень): октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март…
– Что ты рассказывал малышам? – спрашиваю.
– Я говорил, как бывает… Ворона хорошо пела веской и летом. Пришла зима. Она не знала. Утром прилетела помыть горло. Ты видел, как кэрэ моет горло?
– Нет, – ответил я, и это снова озадачило старика. Он покачал головою, осуждая мое незнание. И вдруг… стал вороной. Поскоком подошел к ручью, охлопал себя крыльями, приседая на чуть распушенный хвост и словно бы кланяясь, повертел шеей, наклонился над ручьем, опустил в него клюв, потом вскинул его к небу, покатал в горле капельки, стряхнул их, и снова опустил в воду клюв, и снова покатал капельки, и снова стряхнул.
– Вот так, – сказал Ганалчи. – Теперь видел? Стала мыть, – продолжал рассказ, – а тут замерзло. – Он потрогал горло. Словно бы катал пальцами ледяные катышки. – Не могла петь… Ты видел, как зимой кэрэ греет горло?
И этого я не видел. И тогда Ганалчи к великой радости нашей вороны показал мне и это.
– Вчера, – сказал он, – было солнце, и горло оттаяло. Теперь будет петь.
– Кэр-р-рэ, кэр-р-рэ-э! – закричала ворона.
Но это был не крик, а песня, которую с улыбкой слушал старик, обретая весну.
Круг весны, жизни, года, звериный круг, круг земли?… Почему все это обозначено кругом?
– Все – время, – отвечает Ганалчи. – Время – круг, и солнце – круг. Время – круг движется по кругу – времени. И все движется. Есть – так. – Ганалчи проводит рукою по воздуху вертикальную прямую. – - И вокруг – так. – Он заключает эту невидимую ось в невидимый круг. Но вдруг я улавливаю и эту чуть-чуть светящуюся ось и этот круг уже не под рукой Ганалчи, а вокруг нас. – Это наш с тобой круг, но ты уйдешь, и он будет так. – Старик легким движением руки описывает восьмерку, заключая себя и меня в отдельные круги. – Потом они разорвутся… и ты будешь в своем круге.