Спутники обнаружили мое отсутствие, когда достигли спасительной тайги. Затаборились, развели костер, натянули палатку, ждали, но меня не было. И тогда проводник, местный русский охотник Олеша, сгрузив с нарты всю поклажу, налегке снова выехал на калтусину.
Метель лютовала. Затихли олени, и кончились слезы. Я попробовал двигаться по насту, чтобы только не замерзнуть тут, когда Олеша подкатил ко мне. Он был деловит и энергичен. Быстренько оглядел упавших оленей и, найдя, что они вот-вот подохнут, зарезал.
– Завтра отвезем на табор и освежуем – будет мясо.
Определив под нами живую воду, заспешил, засуетился. Бросил в нарту единственную мою поклажу – медвежье одеяло, и мы, умостившись друг к другу спинами, покатили вперед к тайге.
Но бег оленей был недолог. Животные, обремененные непосильной тяжестью, как и те, погибшие, остановились.
Олеша орал на них, бил, пробовал тащить за узду, а я пытался тянуть уже не только оленей, но и нарту, но снова под ногами рушился наст, и снег на глазах чернел, напитываясь водою. Метель тундрой ходила вовсю. И нигде ни кустика, ни деревца, чтобы разжечь костер, ни ямки, ни бугорка, чтобы укрыться от ветра. Тогда я вспомнил, что калтус этот эвенки называли мертвым и ни одна тропа не проходила здесь.
Мы выпрягли оленей, поставили на ребро нарту, уложили животных за ней, сами легли рядом, решив переждать этот ледяной хиус. У нас не было ни продуктов, ни спальников, ни дров, чтобы разжечь костер, ни возможности двигаться вперед. Олешу еще держал на себе наст, но подо мной ломался, и каждую минуту я мог оказаться в воде. Однако и лежание наше становилось небезопасным. Твердь под нами теряла прочность, и мы вместе с нартами и оленями медленно продавливали ее. А вдруг под нами сочащееся теплыми родниками озерцо?!
Посоветовавшись, решили идти вперед. Взяли с собой только оленью упряжь, хотя и она была вовсе ни к чему. Поначалу передвигались так. Я лежал на нарте, Олеша, впрягшись, тянул ее по насту. Я помогал, толкаясь ногами, и это получалось: мы медленно, но все-таки двигались вперед. Но наст от моих движений стал ломаться и нарта оседать. Тащить ее стало невозможным. Олеша выбивался из сил. И мы бросили нарту. Я шел по насту скользящим шагом, движение мое было медленным и крайне трудным, поскольку мешала тяжелая волчья парка. Сбросить ее я не решался: знал, что, оставшись в короткой летной меховой куртке, если придется остановиться, сразу же замерзну.
Так мы и шли. Олеша далеко обогнал меня, а тайги все еще не было. Короткий северный день мерк, приближались сумерки, а за ними долгая, без конца ночь. Впрочем, она имела конец, о котором жутко было думать. Я уставал, задыхался, остужая бронхи, и понимал, что, если и доберусь таким образом до табора, приду к нему смертельно больным – с оледеневшими легкими.
И все-таки на что-то надеялся! Верил… И шел, шел, едва уже различая след Олеши. Наст, иногда настолько крепкий, что можно было идти обыкновенным шагом, вдруг становился так хрупок, что приходилось ползти.
Но вдруг впереди что-то зачернело, и Олеша (мы шли уже вместе) заспешил туда, радостно покрикивая. «Спасены!» – подумал я и побежал следом за Олешей.
Черным оказалась моя нарта и оленьи трупы, уже почти занесенные метелью. Совершив по калтусине громадный круг, мы вернулись к месту моей катастрофы. Даже до тех живых, оставленных нами оленей теперь уже не добраться.
Я сел на краешек нарты, ноги меня не держали, и сказал:
– Все, Олеша, я дальше не пойду!
– Перекурим и пойдем, – сказал он, садясь рядом. И, постучав пяткой в наст, добавил: – Храп-то вроде прочнее стал.
До боли, до сухой судороги сжимал я скулы, чтобы не закричать, не разрыдаться, не завопить на весь мир звериным долгим воем. Что-то происходило во мне, какая-то шла непосильная работа, от которой слабели виски, пустела голова. Только бы не завыть! Но кто-то уже поскуливал рядом, и кто-то готов был броситься в ночь, в снега, в черную воду. И этот кто-то был я.
А потом пришло: «Самая легкая смерть – на морозе». Я изнемог от непосильной работы, от клокотания и дрожи внутри себя, я устал, и хотелось спать…
Они возникли, словно из сна. Сначала олени, один, другой, третий… десятый… Мы кидались к ним, они шарахались прочь и шли мимо. Мы кричали. Мы рушили наст под своими ногами, мы бежали куда-то.