Николай Иванович тронул очки в нагрудном кармане — как быстро доходят до всего люди.
— Знаете что? — продолжала атаку Женя. — Давайте поставим вечер! Это будет чрезвычайно здорово! Наденем на вас чалму — будете индийским факиром. Явку я обеспечу — клуб будет полон.
— Женя… — Николай Иванович не знал, что ей ответить. Надо отказаться от выступления.
— И не думайте! — не сдавала позиций Женя. — Это будет и-зу-ми-тельно! Поразим всех! Потом съездим в Еловку, в Жарове.
— Позвольте, Женя…
Но Женя не унималась.
— Если у вас появились такие способности, не хороните их, Николай Иванович. Это замечательно, гениально!
Николай Иванович тоскливо озирался по сторонам.
— В воскресенье поставим вечер, — Женя не давала старику пощады. — Среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, — пересчитала она по пальцам. — Пять дней в нашем распоряжении!
III
Может быть, она была права, Женя Мешалкина? И Ольга тоже права? Может быть, надо было так и сделать: пойти к людям и объяснить все, как есть. Рассказать о встрече с путешественниками во времени, об их подарке. И тогда все бы обошлось, было бы найдено объяснение и решение, как быть и что делать дальше. Николаю Ивановичу не следовало держать очки у себя — хотя бы он посоветовался с Ольгой. Не бросаться опрометчиво в пучину благотворительности, которую односельчане не умели понять и принять. Было трагическое, и комичное, и нелепое в том, как Николай Иванович навязывал благотворительность людям. И хотя он действовал от души и считал, что действует правильно, но пребывал он в мире иллюзий.
Вот и Женя. Тут бы Николаю Ивановичу задуматься, может быть, дать согласие (без чалмы, чалма — это лишнее). Но Николай Иванович отверг ее предложение, отказался от вечера — к великому огорчению инициативной завклубом.
Настоящая буря в деревне разразилась, когда Николай Иванович предрек подростку Коле Синицыну, что он попадет под сенокосилку. На сенокосе ребята работают очень охотно. Гонять лошадей, сидеть на стуле косилки — для ребят первое дело.
Встретив Колю на улице, Николай Иванович надел очки и сказал ему:
— Не езди на сенокос, сиди дома.
— Пошто эдак, Николай Иванович? — спросил мальчик.
— Попадешь под косилку.
— Фу-ты!.. — фыркнул Коля и поехал на луг.
Косилка наскочила одним колесом на камень, и Коля вылетел из седла. Ему переехало ногу — не сломало, но помяло, содрало кожу. Мальца увезли в больницу.
Тут же собрались косари, женщины с граблями в руках и начали судить Николая Ивановича:
— Когда это кончится?
— Приструнить его по закону!
— Ходит и каркает, старый ворон…
— На скольких беду накликал! На Сумароковых, Осиновых, теперь — на Кольку!
— Бабочки! — горячилась Марина Потапова, — ее не назвали в числе пострадавших. — Он жизни не даст со своими очками. У меня деньги вытащили — семьдесят два рубля! Надо же что-то делать!
Подъехал бригадир на коне.
— Куда смотришь? — накинулись на него женщины. — Волин смутил деревню! Доноси по начальству — пусть его к рукам прибирают!
Бригадир верил и не верил слухам, ходившим в деревне. Когда-то он был прилежным учеником у Николая Ивановича, любил старика.
— Женщины, — успокаивал он, — погодите!
— Чего годить? Кольку в амбулаторию повезли. Он так всех перекалечит, до одного!
— Может, это случайность?
— Какая случайность? — шумел народ. — К Осиповым пришел и сказал: не топите баню — сгорит. Сгорела!..
— У меня семьдесят два рубля… — затянула Марина.
— Кончать надо! Ты бригадир — принимай меры!
— Ладно, — сказал Лапшин, видя, что защита старика подливает лишь масла в огонь. — Поговорю с Николаем Ивановичем.
Вечером бригадир остановил коня перед домом учителя. Николай Иванович был один, вышел навстречу.
Ольга с учениками уехала в Жарове ставить концерт по случаю окончания учебного года.
— Здравствуйте, Николай Иванович, — поздоровался бригадир.
— Здравствуй, Сережа. Заходи… — пригласил Николай Иванович бригадира в комнату. — С чем приехал?
— Дело есть, Николай Иванович, — бригадир опустился на стул. — Дело, Николай Иванович… — повторил он.
— Какое дело?
— Да вот… — Бригадир не знал, как начать.
— Говори, говори, Сережа, — ободрил его Николай Иванович, как когда-то ободрял в классе.
— Бросьте вы это! — наконец решился Сергей.
— Что бросить? — спросил Николай Иванович.
— Предсказания эти.
— А-а-а… — сказал Николай Иванович.
— Деревня возмущена, — продолжал бригадир.
— Возмущена? — переспросил Николай Иванович.
— Может, вы и правильно делаете… — Для бригадира Николай Иванович по-прежнему оставался учителем, старшим советчиком. Сережа чуть-чуть робел перед ним, как когда-то робел у классной доски. — Может, оно все правильно, — говорил он, — да только не так что-то. Обижаются люди.
Николай Иванович молчал.
— Очень прошу вас, — бригадир истолковал молчание Николая Ивановича так, что учитель согласен с ним. — Бросьте вы ваши предсказания.
Но Николай Иванович думал о другом. Он вовсе не соглашался с Сережей. Он выполнит свою миссию до конца. Люди рано или поздно поймут, что он несет им добро, будут прислушиваться к его советам. Никому плохого он не желает.
— Значит, договорились? — спросил бригадир, поднимаясь из-за стола. — Вы эти штуки бросите!
Николай Иванович молчал. Старики — народ упрямый.
Однако все разрешилось неожиданным и даже трагическим образом.
Утром Николай Иванович надел очки и стал следить за соседкой Кирьянихой. Кирьяниха кормила утят. Утка у нее издохла, и утята доставляли Кирьянихе немало хлопот.
— Жрите, проклятые, — говорила она. — Да не разбегайтесь по всей деревне. Позавчера вас было четырнадцать, вчера тринадцать…
— Матрена Васильевна, — окликнул ее Николай Иванович, подойдя к забору.
— Чего тебе? — недовольно откликнулась Кирьяниха, она была старше Николая Ивановича и, несмотря на его обходительность, называла его на «ты».
— Не выпускайте утят со двора, — посоветовал Николай Иванович.
— Пошто?.. — подозрительно обернулась к нему старуха.
— Коршун… — сказал Николай Иванович. — Коршун побьет ваших утят.
— Не выпускать, значит? — спросила старуха.
— Не выпускайте, — обрадовался Николай Иванович — хоть один человек наконец-то его послушает.
— А что я их, — не без злости спросила старуха, — под юбкой держать буду? Целый-то день?
— Как знаете… — обиделся Николай Иванович. — Я вас предупреждаю.
— Предупреждаю… — ворчала старуха. — Ишь ты, предупредитель.
Она открыла калитку и всех до одного утят выгнала на улицу. Желтые шарики замелькали по дорожке, полезли под забор Николая Ивановича, рассыпались по двору.
И тут — не успела старуха прикрыть калитку — камнем с неба свалился коршун.
— Кыш! Кыш!.. — закричал и замахал руками Николай Иванович. Двое утят забились в лапах пернатого хищника.
— Кыш! — кричал Николай Иванович.
Одного утенка коршун все-таки уронил. Окровавленный комочек упал у ног Николая Ивановича. Учитель поднял его и понес во двор Кирьянихе, которая тоже размахивала руками и кляла, на чем свет стоит, коршуна.
— Вот… — сказал Николай Иванович, опуская птенца возле каменного корыта, в котором только что плескались утята. — Я вас предупреждал, — укоризненно обратился учитель к Кирьянихе.
— Предупреждал!.. — Жабой посмотрела на него Кирьяниха. — А разреши спросить, на каком основании ты предупреждал?
Николай Иванович молчал, чувствуя себя опять оскорбленным.
— Молчишь?.. — Кирьяниха надвигалась на него как туча. — Старый хрыч, вареная колбаса! Молчишь, говорю?.. Напялил очки — и молчишь? На каком основании ты узнал про коршуна? — требовала объяснения Кирьяниха. — И за Осипову баню надо с тебя спросить, и за Кольку Синицына, и за семьдесят два рубля Маришкиных — за все надо спросить!