Докладную он обсудит в понедельник с работниками обсерватории. Сегодня суббота, Григорий у телескопа. Завтра они с Инной пойдут к Багире.
Григорий глядит на часы: семь минут первого.
— Сегодня. Уже воскресенье.
Но воскресенье началось по-другому.
Лыжи, ледорубы, веревка — все уже собрано: было два дня, чтобы подготовить поход. Выйти на поиск решили до солнца, путь на Багиру не близкий. Когда Григорий вставал, в окнах уже синело. Собраться к выходу тридцатилетнему мужчине хватит четверти часа. Рюкзак на плечи (завтракать с Инной они будут в пути), и готово!
Но когда Григорий поворачивал ключ, в коридоре открылась другая дверь. Коридор небольшой, разделял две квартиры — директора и Гуранова. Андрей Селимович стоял в своей двери с газетой в руках.
— Слег… — окликнул Григория.
Григорий обернулся, задел рюкзаком о стену.
Гуранов подал ему газету. В правом углу, внизу, отчеркнута красным заметка. Газета четырехмесячной давности.
— Прочтите, — сказал Гуранов.
Заметка сообщала об авиационной катастрофе над Татрами. Самолет, направлявшийся в Советский Союз, разбился в тумане, налетев на скалу. Пассажиры погибли. Среди них: младший секретарь посольства Иржи Маречек, астроном Инна Гранек… Последнее тоже подчеркнуто красным.
Григорий поднял от заметки глаза. Гуранов сказал:
— Инна Гранек.
— Однофамилица? — спросил Григорий.
— Обратите внимание… — Гуранов нетерпеливо кивнул головой.
— Зачем?.. — Григорий хотел сказать, мало ли бывает несчастных случаев. Гуранов перебил его:
— Инна приехала к нам в тот же день — четырнадцатого ноября.
— Вы считаете ее шпионкой? — спросил Григорий.
— Она слишком много знает о звездах, чтобы быть просто шпионкой, Григорий Константинович.
— Бросьте! — Григорий сунул газету в руки Гуранову.
— Слег!..
Григорий уже открывал выходную дверь.
Спускаясь с крыльца, думал: не охотник ли Гуранов за ведьмами? Инна могла спастись. Газета дала неверные сведения… В душе поднималась злость против Гуранова.
Но неприятное чувство тут же растаяло. У калитки его ждала Инна.
Март на высоте четырех тысяч метров — зимний месяц. Зори — как свежие яблоки: румяные, чистые.
— А небо, Гриша!.. — Бежали размашистым шагом, Инна смеялась.
Небо близкое, стеклянное — могло бы звенеть, если бы до него дотянуться и постучать. Солнце не торопилось вставать, плыло за хребтами, зажигая, как факелы, то одну, то другую вершину. Вместе с рассветом появлялись тени — густели, бледнели на скалах, падали вдруг в ущелья.
— Ты сегодня такая радостная! — сказал Григорий.
На миг перед ним встал Гуранов, газета, исчерканная карандашом. Спросить у Инны, как она попала сюда? В газете сказано, что Инна Гранек погибла. Инна Гранек?.. Чушь какая-то!
— Люблю все красивое, — говорит Инна, — небо, солнце. Хорошая планета Земля!
— Есть, наверно, другие миры… — возразил Григорий.
— Есть!
Они опустились в распадок, шли берегом сухого ручья, пробираясь сквозь низкие взъерошенные ветром кусты. На них — смерзшиеся ягоды облепихи.
— Как называются эти бусы? — спросила Инна.
— Облепиха, — засмеялся Григорий.
Думал, что Инна ответит, улыбнется. Но девушка остановилась:
— Не хочу идти на Багиру!
— Почему? — Григорий удивился смене разговора и настроения.
— Илу там нет.
— Павел Васильевич слышал ее в ущельях.
— Гриша… — В голосе Инны предупреждение. Багира не нравилась ей.
— Пошли! — Григорий двинулся дальше.
К подножию они добрались в десять часов. Ущелья чередовались нагромождением скал, кручами — место было угрюмое. На какое-то мгновение Григорий подумал, что Инна права, не стоило забираться вглубь. Все чаще они останавливались, прислушивались. Может быть, крикнуть: «Илу!» Присутствие Инны удерживало Григория. Похоже будет на бесплодные призывы Павла Васильевича. Но ведь плач Павел Васильевич услышал здесь!
Выбравшись на кромку ущелья, по одну сторону пропасть, по другую снежная крутизна, Григорий и Инна остановились на отдых. Достали из рюкзаков еду, термос с горячим кофе.
— Как ты их себе представляешь, — спросила Инна, — Ороса, Илу?
— Двое любящих друг друга существ.
— Почему любящих?
— Чтобы отправиться в такой путь, на Землю, надо не только доверять друг другу, надо любить.
— А если Орос ученый, а Илу его ученица? Как ты и я. Мы пошли в опасный район — значит, тоже любим друг друга?
Григорий пожал плечами.
— Любим? — настаивала Инна.
В мыслях Григорий не раз признавался, что любит Инну. Однако заговорить открыто…
— Хочешь, чтобы я об этом сказала, да?.. — спрашивала Инна.
Григорий попытался переменить разговор:
— Почему плакала Илу?..
— От одиночества, — Инна ответила коротко, отвела вопрос Григория. Ждала ответа на свой вопрос. Ждала — не то слово: требовала. Глядела в лицо Григорию и требовала.
— Хорошо, я скажу. — Григорий не опустил глаз под взглядом Инны. — Я люблю тебя.
— Тогда возвратимся, — сказала Инна.
— А как же Илу?
— Не надо ее искать.
Странная сила убеждения у этой девушки. Григорию нечего было возразить ей.
Шли назад той же дорогой, по кромке ущелья. Снежный откос нависал над ними стеной. Инна шла впереди легко, уверенно. Или это была минута беспечности — альпийская веревка висела у Григория на плече.
Но мысль об Илу не оставляла его. Глядя сверху на лабиринт трещин и пропастей, Григорий не удержался, крикнул в их глубину:
— И-лу!..
Инна резко обернулась к нему. В то же мгновение послышался треск, и медленно, на какую-то секунду бесшумно, снежный наст начал коробиться, свертываться в гармошку. Пахнул белый дымок, снег осел под Григорием. Сверху, гудя, уже катилась лавина. Удар швырнул Григория в пропасть. Голова его запрокинулась, тело обожгла боль. Теряя сознание, Григорий увидел перед собой огромные крылья. И глаза Инны, вместившие небо. Глазам он не удивился. И рукам, которые несли его в воздухе. А крылья… Он видел их на фотографии, которую принес в кабинет Сергеев. Не паруса, как ему показалось, — крылья!
Когда вернулось сознание, Григорий опять увидел ее глаза, склоненные над собой. В них — отчаяние, смятение. Понял ли Григорий, кто она? И если понял, то что теперь? Оттолкнет ее, не полюбит? Или ей самой уйти от него?..
Григорий понял:
— Ты — Илу.
Приблизил к себе. И когда их дыхание смешалось, Григорий знал, что ничего дороже этой девушки у него нет и не будет, он сказал:
— Останься.