Горожанка и…
кочевница Мавритании
На ковровой государственной фабрике, где работают веселые, ловкие девушки, я обратил внимание на красочный жанровый плакат с призывом «Руки мой перед едой!». Сам я заядлый собиратель афиш и плакатов, и в моей коллекции есть плакат, очень похожий на мавританский, только издан он у нас — в Советской России двадцатых годов…
Люди этой страны умеют добросовестно взяться за дело, умеют созидать. Пример тому — новенькая, как в сказке, выросшая столица. Пример тому — горнорудный комбинат, где работают три тысячи вчерашних кочевников, а ныне они — костяк мавританского пролетариата.
Советский Союз и Мавритания уже не первый год имеют дипломатические отношения, занимают сходные позиции в ООН по главным, принципиальным вопросам современности. В глухих районах этой страны, где люди никогда не знали медицинских услуг, впервые появились советские врачи. В женском столичном клубе я видел объявление — «Сегодня советский фильм». Даже не уточнялось, какой именно фильм, достаточно, что советский, чтобы зал был полон. В Мавритании побывала делегация КПСС. Прямые партийные связи между СССР и Мавританией укрепят и еще больше разовьют отношения между нашими дружественными странами.
ЧЕРНЫЙ ШАТЕР
В кругу друзей я рассказал случай, который произошел со мной в Мавритании. Мне посоветовали записать эту историю, что я и сделал…
С наступлением вечера в атмосфере Нуакшота появляется что-то похожее на свежесть. Вечером хочется пройтись, подышать ветром. Однако отсутствие уличных фонарей и тротуаров ограничивает прогулку топтанием возле отеля. Здесь-то я и познакомился с горным инженером, англичанином Крайсом.
После прогулки мы вместе ужинали в гостиничном ресторане. Крайсу, вероятно, за пятьдесят. Может, и больше. Худой, остролицый. Внимательные серые глаза в оправе выцветших бровей. Кожа на руках и щеках воспаленно-розовая, в мелких, как трещины, морщинах. Крайс заметил, что я его рассматриваю.
— Морозы Аляски, — говорит он, вытягивая большие красные руки. — Я долго работал на рудниках в Аляске. Дикий холод и острые, как бритва, ветры. Ветры режут, секут кожу. На морозе обветренная кожа трескается, потом слезает. Как от ожога. Остается тонкая, очень нежная кожа, она ужасно болит на ветру. На всю жизнь становится красная.
Крайс потер руки, как бы согреваясь, вспомнив стужу Аляски.
— Но я тепло вспоминаю этот промерзлый край! Там хорошо платили.
Крайс говорит о Перу, Индии и еще каких-то странах, где работал по контрактам с международным горнорудным концерном. Оказывается, есть такой всемогущий концерн, его создали очень важные капиталисты Европы и Америки. Чувствуя мою неосведомленность в этом вопросе, инженер охотно просвещает. За десертом я узнал, что концерн занимается разведкой полезных ископаемых, строительством шахт и эксплуатацией залежей. Крайс — строитель шахт и рудников. Закончив объект и передав его в эксплуатацию, Крайс подписывает с концерном новый договор, перебирается в другую страну.
Дня через два мы встретились на пляже. Крайс лежал под полосатым зонтом и читал письмо. На конверте издали была видна стандартная английская марка с профилем королевы.
— У меня событие! Дочь выходит замуж! Слава богу, теперь они все пристроены…
Неопределенного возраста поджарый Крайс оказался отцом троих взрослых детей.
— Теперь все пристроены. Кроме нас с Нэнси… Ей уже тяжело бродить со мной по свету. А вот своего угла у нас так и нет… Есть мечта.
И Крайс делится своей мечтой — купить дом на острове Ямайка и дожить там свой век.
— Почему именно Ямайка? — спрашиваю я.
— О, сказочный остров! Я работал там на бокситах.
Из океана вылез большущий краб. Мы припустились за ним, и разговор о Ямайке на этом оборвался.
Однажды мы возвращались после лихого ковбойского фильма, и Крайс, посмеиваясь над героем, заметил:
— Завтра у меня начнется не менее романтичное путешествие, чем у этого молодца. Я отправляюсь в пустыню, но не на конях, а на «Лендровере»…
Крайс объяснил, что хочет проехать до медных месторождений Акжужта по маршруту будущей трассы. Дорога еще не проложена, поэтому поездка предстоит нелегкая.
— Если вам как журналисту это интересно, то место в кабине найдется. Я еду один.
Не помню сейчас, в какой форме он это предложил — то ли в шутку, то ли всерьез, но я согласился. Дела в Нуакшоте я закончил; очередной рейс на Париж ожидался через неделю. Путешествие в глубь Сахары было заманчивым.
Утром, выпив по чашке кофе с булочкой, отправляемся в путь. Вездеход «лендровер» выглядит импозантно: вместительная кабина на мощных узорчатых шинах, сверху торчат антенны.
Выехали за город, и сразу же кончилась дорога. Плотный настил песка, колючая трава… Километров через пятьдесят песок исчез. Плоскость пустыни была густо усыпана небольшими черными камнями. На ярком солнце камни блестят антрацитовым блеском. Если черный камень перевернуть, то с обратной стороны он светлый. Так «загорают», обугливаются за века осколки скал под сахарским солнцем…
Ориентируясь по компасу и подробной топографической карте, мы без приключений проехали целый день. Не встретили жилья, не приметили ничего интересного в однообразном ландшафте. Стало смеркаться, и мы решили дальше не ехать, заночевать в дороге.
Остановимся у того черного холма, что справа. До него километра полтора, — сказал Крайс, беря правее.
Я пригляделся и увидел, что это не холм, а черный шатер.
— В самом деле — шатер! — удивился Крайс, — Странно. Лагерь кочевников из одного шатра не бывает…
Подъехали к шатру. Тихо. Услышали вздох и чавканье. Мы обошли шатер и увидели лежащего в тени верблюда. Он жевал пучок колючей травы.
— Мир добрым людям, — сказал я по-арабски, раздвигая зашторенный вход.
— Мир и вам, — отозвался слабый голос.
Я пролез внутрь шатра, Крайс остался у входа. На потертом ковре, обложенный пестрыми подушками, лежал старик. Не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы понять, что старик при смерти. Лицо безжизненное, взгляд тусклый, отрешенный. Синяя чалма сползла с головы, обнажился незагорелый безволосый череп, что придавало старику жалкий вид. У кочевников считается неприличным показаться гостю в таком виде, с непокрытой головой. Старик из последних сил пытался пристроить чалму на темени, но не мог. Руки не слушались. Я плотно обернул ему голову синей тканью, заправил концы.
— Храни тебя аллах, — прошептал старик.
В шатре появился Крайс с саквояжем и походным холодильником, где хранились наши продукты и пиво. Мы разложили холодный ужин, предлагая старику то-одно, то другое. Он отказался от всего, но захотел чаю.
— Здесь, — он показал в угол, — есть дрова.
Дров оказалось достаточно, чтобы развести хороший костер у входа в шатер. В безветренной ночи пламя горело медленно, ровно, как декоративный огонь на сцене.
Старик выпил стакан сладкого зеленого чаю, немного ожил, заговорил.
— Мой караван ушел, а я остался. Я не мог больше идти с караваном. И они не могут ждать неизвестно сколько времени, пока я умру.
— Неправда, — возразил я, — ты остался не умирать, а переждать болезнь. Думал, отпустит. На это ты и рассчитывал, когда остался. Иначе зачем бы тебе верблюд?
— Ты прав, — ответил кочевник из темноты. — Пожалуй, я так хотел… Думал переждать, пока пройдет болезнь, и догнать своих. Но этому не быть…