В деревне, где по совету миссионеров я мог получить сведения о пигмеях, был праздник. Женщины нарядились в фантастической расцветки платья, звучала диссонирующая, переходящая в какофонию музыка, двигались хороводы массовых танцев. Повсюду приветливо улыбающиеся иссиня-черные лица. В одной группе я увидел белого мальчика с белыми волосами.
— Альбинос, — пояснил Шари. — Альбиносов у нас не любят. Девушки не выходят за них замуж.
Пока я фотографировал альбиноса, Шари сходил за вождем племени. Невероятно худой, согнутый в дугу старец, получив две пачки сигарет, объявил, что пигмеи недавно покинули здешние места, ушли в неизвестном направлении… Я направился к машине, достал еще несколько пачек дефицитного в деревнях «городского курева». Так удалось заполучить второго проводника. Молодой поджарый парень акробатически перемахнул через борт нашего автомобиля и скалил оттуда белозубый рот.
Мы ехали медленно и долго. Ехали каким-то чудом по тропе, не предназначенной для автотранспорта. Ветви деревьев, облепленные пестрыми экзотическими цветами, застилали ветровое стекло, хлестали по бортам. Где-то рядом тревожно трубили слоны.
Местный проводник постучал ладонью по крышке кабины. Я остановил машину. Тропа, по которой мы ехали, кончилась. Нас обступал густой, тропический лес, источающий испарения и терпкие запахи, лес, наполненный таинственными звуками, шорохами. Провожатый нырнул в эту зеленую гущу. Мы последовали за ним и очутились перед заболоченным озером, поросшим гигантскими кувшинками величиной с автомобильное колесо. Над озером, словно гамак, был протянут сотканный из лиан подвесной мост. Крепился мост на верхних ветвях деревьев на одном берегу и на другом. Мы осторожно двинулись по зыбкому сооружению. От наших шагов мост стал раскачиваться; чтобы сохранить равновесие, приходилось балансировать руками, как делают канатоходцы в цирке. Когда осталось пройти всего несколько шагов, я покачнулся и хотел было ухватиться за свисающий с дерева жгут лианы, но шедший сзади Шари рванул меня к себе, и мы оба едва не свалились в воду.
— Змея! — только и сказал Шари, указывая на мнимую лиану, за которую я хотел удержаться.
Мимикрия и безжизненная поза придавали змее сходство с растением. Она высматривала добычу, чтобы в нужный момент пружиной кинуться на нее и скрутить. Мы осторожно миновали рептилию. Теперь я уже старался ни к чему не притрагиваться…
У НОЧНОГО КОСТРА
На поляне, куда нас привела еле заметная тропинка, слабо дымили костры. Их оставили непотушенными для сохранения огня. Людей не было видно. Наш провожатый по-вороньи гаркнул, и, как будто в сказочной театральной пьесе, поляна вдруг ожила — откуда-то появилось сразу много низкорослых нагих людей. Я пригляделся и увидел шалаши. Они стояли на краю опушки, у самых стволов. Проводник произнес речь. Он сказал, что я журналист, интересуюсь жизнью африканских племен и что мы привезли подарки. Посовещавшись, пигмеи через нашего гида-переводчика объявили, что согласны принять и гостя и дары. За солью к нашей машине тут же отправились несколько человек.
Стемнело. Рыжее пламя костра рассекало наступившую темноту. Вокруг огня собралось все племя, человек пятьдесят. Независимо от возраста и пола пигмеи Носят одинаковые узкие набедренные повязки. Никакая другая одежда не признается. Одинаково наголо стригутся и мужчины и женщины. Средний рост пигмея-мужчины — примерно сто сорок пять сантиметров, женщины — еще меньше. Пигмеи представляют собой особую расу. Они отличаются от негроидных народов более развитой растительностью на теле, широким носом с очень узким переносьем, тонкими губами, светло-коричневой, золотистой кожей. Специфичен и сам уклад жизни этого народа. В пигмейских племенах не существует вождей — важные вопросы решают сходкой, всем миром. Нет и социально привилегированных членов, нет ни шаманов, ни судей. Пигмеи живут в лесу особняком от других племен; живут замкнутой общиной равных и свободных людей, сторонясь соприкосновения с цивилизацией, с внешним миром. В тот вечер у костра я был свидетелем события, которое дает некоторое понятие об укладе жизни этого загадочного народа…
Женщины принесли корыта, выдолбленные из коротких толстых бревен. В корытах истолченные в кашу орехи кола, приправленные специями. Каждый положил себе горсть на заранее припасенный круглый лист какого-то растения. Ореховая каша мне понравилась, я быстро расправился со своей порцией и стал наблюдать за остальными. Ели не спеша, молча. Пигмеи держатся с достоинством, степенно.
Когда с едой было покончено, по кругу пошел бурдюк с водой, сделанный из желудка антилопы. Пили тоже неторопливо и понемногу: отсасывали два-три глотка и передавали булькающий мешок следующему. У воды был болотный привкус. Очевидно, ее брали из того озера, через которое мы шли днем по лиановому мосту. Закурили. Курили одинаково и женщины и мужчины и даже некоторые дети. Одни курили подаренные сигареты, другие — большущие, с кулак, трубки, в которые вделана длинная тростинка мундштука. Сидевший рядом неопределенного возраста пигмей тщательно раскурил свой чубук и протянул его мне. Это лестный знак уважения к гостю. Дым оказался не табачным, а горьким, едким дымом лесных трав и листьев. Но я докурил трубку до конца, стараясь не кашлять и не выдать слезящихся глаз.
Пигмейская «мадонна»
Костер стрелял в темь кометами искр. Где-то рядом негромко ворчала неведомая птица. А может быть, какое-то животное. Но на это никто не обращал внимания. Пигмеи курили с серьезным, сосредоточенным видом. Мне даже показалось, что они чем-то озабочены. Кто-то коротко бросил одно слово: «Бали!» Двое поднялись и скрылись в темноте. Вскоре они вернулись, ведя пожилого, очень утомленного на вид человека. Он не участвовал в трапезе, вероятно отсиживался в своем шалаше. Он сел на отшибе от других, немного в тени.
— Ты хорошо сегодня поохотился? — спросил, глядя в сторону, мой сосед, угощавший меня трубкой. Вокруг сдержанно засмеялись.
— Я ничего не поймал, — ответил человек из тени.
Снова раздался смех, уже погромче.
— Может быть, у тебя хорошо получится в следующий раз. Когда мы уйдем отсюда, ты можешь остаться один… У тебя тогда будет больше удачи.
Смех рос. Сыпались реплики, которые мне не успевали переводить, но по бурной реакции племени можно было попять, что человека высмеивают больно, язвительно. Тогда он вскочил, подбежал близко к огню и стал запальчиво, быстро-быстро что-то говорить, бурно жестикулируя, даже притоптывая. Пока он ораторствовал, мне объяснили, в чем дело.
Бали, как звали пигмея, почему-то не пошел в тот день вместе со всеми на охоту, под каким-то предлогом уклонился. Однако заприметили, как он расставлял в одиночку сеть на газель… Теперь для Бали устроили нечто вроде товарищеского суда, на котором высмеивался его индивидуализм, обособленность. Ему намекали, что он может жить сам по себе, вне племени. У пигмеев нет ни телесных, ни иных жестоких кар. Самая высшая мера наказания — изгнание из племени. Дело в том, что главное занятие пигмеев и средство существования — охота. Одному человеку, причем физически не очень сильному, в джунглях охотиться невозможно. Дух коллективизма у этого народа в крови, он стал врожденным инстинктом. Поэтому изгнанный за проступок или преступление человек фактически обречен на гибель: другое племя его никогда не примет, а заниматься охотой в одиночку не под силу. Однако я слышал, что в последнее время подвергнутые остракизму пигмеи уходят в города, где быстро приобретают специальность, слывут людьми незаурядных способностей.
Между тем Бали страстно доказывал соотечественникам, что он не пошел на охоту только потому, что был болен, что он хотел поймать газель поблизости, не забираясь в джунгли, и что если бы он ее поймал, то разделил бы на всех… Бали укорял также соплеменников, говоря, что с ним нельзя насмешливо обращаться, ибо он хороший охотник и все об этом знают.