Выбрать главу

На женщинах лежат тяжелые хозяйственные обязанности: они разбивают палатки и шатры, а также сворачивают их, когда караван снимается со стоянки. И в то же время некоторые, казалось бы сугубо женские, работы у кочевников выполняют мужчины. Только мужчинам доверяется доить верблюдицу, причем делают это всегда втроем. Исключительно мужское занятие — приготовление чая…

Наш ужин в белом шатре вождя начался с верблюжьего молока. Его разливали в деревянные бокалы из большого, тоже деревянного кувшина. Сделав первый глоток сладковатого жирного напитка, я почувствовал на себе пристальный взгляд хозяина. Выражением лица я дал ему понять, что угощение мне чрезвычайно нравится. Пока я смаковал парное молоко молодой верблюдицы, мой верный гид в этом странствии Абу Бекр вкрадчивым голосом рассказывал.

…Верблюжье молоко не раз спасало кочевников от ужасной смерти — смерти от жажды. Ведь в пустыне порою стоит такой изнуряющий зной, что сутки без воды означают для человека гибель. Во время больших переходов в раскаленном добела сахарском пекле перед глазами путников, как голубые бабочки, витают лишь миражи озер. Вода — это мираж, но глоток верблюжьего молока — спасительная реальность. В походе может случиться всякое… Могут кончиться запасы зерна и фиников, составляющих основное питание кочевников. И тогда жирное молоко верблюдицы спасет человека от голода. Есть даже пословица: «Хилый тот, кто молока не пьет». Из верблюжьего молока приготовляют отличное масло. Его сбивают в специальных мешках из козьих шкур, сшитых внутрь мехом. Чтобы в семье молодоженов было изобилие, центральную подпорку в их палатке обмазывают верблюжьим маслом.

Угостить человека молоком — не только знак гостеприимства. Поднесенный путнику сосуд с молоком означает предложение своего рода дружественного союза. В понятии кочевников молоко, выпитое гостем, скрепляет его добрыми узами с хозяином, ибо белый цвет, цвет молока, — символ чистоты и доверия.

После густого молока нам подали дашишу — ячменную похлебку, сдобренную растительным маслом.

Следующее блюдо, которое принесли с женской половины, — кускус. Это сваренная на пару и оттого рассыпчатая каша из пшеничной крупы крупного помола, куда кладется козье мясо, горох, лук, репа и стручковый перец.

Вносят глубокий, как таз, поднос с жареной саранчой, которую здесь называют «креветками пустыни». Насекомых едят, выбрасывая лишь голову и крылья. Не стану утверждать, что жареная саранча — очень вкусное блюдо, но здесь она считается деликатесом. Если для крестьян набеги саранчи — страшное бедствие, то для кочевников это настоящая манна небесная. Горожанину, который представляет себе саранчу как большого кузнечика, не понять, что такое стая саранчи. Когда она летит, то кажется, что серо-зеленая туча заволокла небо. Скрывается солнце, словно вот-вот хлынет дождь. Из тучи живым градом сыплется саранча. Она несется сплошной лавиной, уничтожая под корень все, что растет на пути. Охотятся на саранчу довольно просто: вооружившись палками, мужчины и подростки размахивают ими перед собой, сбивают насекомых, а женщины сгребают их в мешки. Саранчу варят, жарят в масле, а также сушат и в размельченном виде добавляют в пищу.

Всякая трапеза завершается чаем. Зеленый чай — любимый напиток кочевых народов. Никогда вы не увидите этих людей за стаканом вина. Вкуса его они не ведают. Не в почете у марокканских кочевников и кофе. Здесь пьют только чай, и он заменяет все другие напитки, как горячительные, так и освежающие.

Приготовление напитка — подлинное священнодействие, доверяемое наиболее уважаемым людям. Вместе с заваркой в медный округлый чайник с узким длинным носиком кладется пучок мяты и много-много сахара. В народе даже бытует выражение «выпить сахару» вместо «выпить чаю». Сахар употребляется только кусковой в конусных, как снаряды, головах, завернутых в плотную синюю бумагу.

Вот и сейчас хозяин белого шатра раскалывает специальным медным топориком головку искрящегося сахара и угощает нас золотистым мятным чаем.

…Ночь в пустыне. Мигают крупные лучистые звезды, и кажется, что звезды шевелятся в синем рыхлом кебе. Тишина. Горбы верблюдов. Горбы палаток. Лагерь спит.

На обратном пути нас застиг ураган шарги. Когда дует юго-восточный горячий сухой шарги, все живое прячется в укрытие. Ветер приходит из самых жарких районов Сахары, несет раскаленный песок. Бывает, песчаная буря продолжается без перерыва семь-десять дней. Шарги может сорвать палатку кочевника, если вовремя не убрать внутренние подпорки. Ветер оголяет деревья, выжигает траву, наметает дюны мелкого, как пыль, песка.

Мы укрылись в глиняных стенах небольшого оазиса Бу-Саид. От нечего делать выпили по шесть стаканов чаю, гадая о том, долго ли придется пережидать бурю. Абу Бекр задремал, а я вышел из тесной душной лачуги и отправился бродить по узким улочкам попе сел ка.

Ветер завывал на разные голоса, всхлипывал, гудел, громыхал. Порой чудилось, что ты стоишь возле огромной топки, и лицо облизывает пламя, и ты вот-вот вспыхнешь и сгоришь. Рыжее месиво песчаной пыли клубится, вьется, рассыпается. И когда закрученный в тугие извивающиеся жгуты горячий песок бьет по лицу и по рукам, то кажется, что с тебя наждачной бумагой сдирают кожу.

Я толкнул какую-то дверь и вместе с песчаной метелью вошел в темное прохладное помещение. Несколько минут я стоял, прислонившись спиной к двери, приходя в себя.

В доме, куда я попал, было только одно окно — в потолке. Оно тускло белело над головой, не давая света. Мне трудно было разглядеть, есть ли кто-нибудь в помещении или нет. На всякий случай я сказал «добрый день». В ответ послышалось приветствие.

Отряхнув песок и откинув капюшон джеллабы, я огляделся. В углу, в круглой жаровне тлели бордовые угли. Кто-то, пока еще невидимый мне, приставил к жаровне мехи, пустил на угли струю воздуха. Комната осветилась. Я увидел бородача в голубом тюрбане и тяжелой коричневой джеллабе одежде человека с достатком. Я поприветствовал его еще раз и справился о здоровье. Тот ответил, что состояние его здоровья прекрасное, и протянул мне стакан чаю.

Глаза привыкли к полумраку, и я наконец понял, что нахожусь в мастерской ювелира. Для меня остается загадкой, как в такой сумрачной комнате можно создавать тончайшие филигранные поделки, плести ажурные серебряные кружева, импровизировать безукоризненно точные узоры. Причем у кустарей нет никаких измерительных приборов, нет специальных инструментов. Есть жаровня — на ее углях плавится матовое серебро, есть навык и фантазия.

У кочевников серебро особенно в почете, даже больше, чем золото. Богатство семьи в серебряных изделиях. После удачной продажи скота или в пору хорошего урожая фиников кочевники меняют вырученные бумажные деньги на монеты из серебра. Монеты несут к ювелиру, говорят, сколько и каких изготовить из них браслетов, колец, брошей. Ювелир переплавляет монеты в кусок серебра, берет себе за работу определенную часть и выполняет заказ. Теперь ценности будут храниться в семье до тех пор, пока не наступит черный день.

Ремесленник, к которому я попал, обдувал жаровню мехами, помешивал в сосуде жидкое серебро, рассказывал о былых днях оазиса Бу-Саид. Когда-то тут был невольничий рынок, процветала торговля серебром, золотом и солью. На прощание я купил старинный, как мне показалось, кинжал в ножнах, с рукояткой, инкрустированной янтарем. Однако Абу Бекр не оценил моего приобретения, сказав, что вещи грош цена и что делают такие кинжалы в здешних местах в большом количестве для сбыта несведущим туристам.

В Бу-Саиде много ремесленных мастерских. Изготовление ковров, выделка кож, раскраска кожаных изделий, а также ювелирные работы-все это промысел оседлого населения. Отцы и деды нынешних ремесленников скитались по просторам Сахары, но теперь все чаще вчерашние кочевники оседают в оазисах, осваивают ремесла и земледелие. Переходить на оседлость их заставляют социально-экономические перемены в Африке.