Эх, грустно, правда грустно, что пока она не различает, не чувствует этой прелести. Много теряет.
— Не, депрессия с тенью приходит, — поправляю её. — Слотики — это про отдых больше.
— А какая тень у депрессии?
— Как твой мрак, только гуще.
— А какой мой?
Потираю шею — там всё ещё неприятно покалывало, знобило.
— Цвета боли.
— Знаешь оттенки гуще?
— Её отсутствие.
И снова смеётся.
А я смотрю на неё — да, Ты уже понять должна была — смотрю, любуюсь вполне открыто. Она правда милая. В должной степени разбитая, концентрированно-несчастная — только такие сейчас умеют по-настоящему радоваться. Обрести шанс увидеть настоящее чудо.
Знаю, это расходится с тем, что говорил раньше, но и Ты хорошенько вдумайся.
Есть люди, которые погрязли в своём унынии, серости. Скатились, ничем не лучше рандомной дряни и погани. А есть другой сорт — отчаявшиеся искатели. У таких даркоты больше, чем дыма в Освенциме — а они всё ещё счастливы. Видят тьму — и различают её оттенки, могут сами себе дорисовывать свет.
А как у Тебя с Твоей тьмой? Любишь её? Какого она у тебя цвета?
Надеюсь, когда-нибудь сможешь мне рассказать.
А знаешь, что самое грустное?
Правильно — совсем скоро Даяна поймёт, что такое настоящая тьма. И я стану её проводником туда.
===== Глава 2. Запоздалое осознание =====
...пришло само собой.
В какой-то момент разговора Инквизитор затих. Резко оборвал речь, завис.
Я не знаю, догадалась ли Ты раньше, а до меня только сейчас дошло. Ну, иначе Ты не нашла бы эту историю среди прочих хорроров, правда?
Перед мысленным взором возникла планировка квартиры.
Небольшая прихожая, в сторону — дверь в ванную. Прямо по коридору — стена-перегородка. Справа — выходы в зал и на кухню. Слева — спальня.
Мы с Даяной сейчас на кухне. Что тут и как, Ты вроде должна хотя бы примерно улавливать: тесная, с одной длинной стенкой, вдоль которой тянутся плита, раковина, холодильник. В сердце — небольшой столик, четыре стула.
Я курю и смотрю в окно. В окно в стене, к которой прилегает перегородка, и там же дверной косяк.
По спине пробежал холодок.
— Ты чего? — Даяна склонила голову на бок, одарила парня заинтересованным взглядом.
«Мамы, дети, детская площадка. Бабушки на скамейках семки лускают, мужик с бутылкой на качели качается. Серое небо, тусклое солнце. Вороны под облаками. Если выглянуть, зацепить взглядом стену — по ней тянется виноградный плющ. Зрелый уже».
Ксёндз сорвал пару ягод — крупные, синие, с наливом такие. Одну протянул девушке.
— Ух ты, даже такое тут есть. Ой, — сплюнула в руку, выкинула в мусорку, — чего горький такой?
Горький, значит.
Медленно поглощаю. Едкий сок обжигает язык, во рту становится гадко. Нёбо пропитывается дешёвыми сигаретными смолами. Мякоть давится, липнет к дёснам.
Сглотнул.
Молча кивнул девушке.
Снова щёлкнул зажигалкой, закурил, смотря прямо перед собой, в комнату. На стенку, за которой располагается зал. Даяна — на стуле, напротив меня. Тоже напряглась, приосанилась.
— У тебя взгляд недобрый, — заметила гостья.
Инквизитор не хотел говорить. По крайней мере, пока не докурит, пока точно не убедится в правоте своих мыслей.
От входа слева тянется кухонная стойка, справа смежная с залом стена.
За спиной — отголоски ругани мамашек с их нерадивыми воспитанниками, старческие сетования, пьяный мат. Карканье ворон. Ветер.
— Даяна, — наконец произнёс парень, стряхнув пепел на улицу, глядя на гостью квартиры. — Скажи, что здесь не так. Не ищи загадок, всё на поверхности, прямо перед тобой.
— А что не так, — откровенно не поняла, пожала плечами. — Постой, с чем именно?
— Ну, вот здесь, с комнатой. Ты встань, осмотрись, не знаю.
— А что может быть-то, — последовала совету. — Хз, у меня планировка похожая. Раковина только чуть по-другому стоит.
Единственная внешняя реакция Ксёндза отразилась в тихой, сочувствующей улыбке.
А вот то, что творилось на лице девушки, нужно было видеть: дошло.
Ну, как дошло. Сначала она просто стояла и вертела головой. Потом спешно покинула кухню, убедившись, что помимо выхода в зал, в коридоре есть ещё проход в спальню.